Исповедь

       

Однажды выдался досуг.
Сидим в беседке. Солнца круг
Катился медленно к закату
Все больше предавая злату
Голубизну небес над бором,
Что за зелёным косогором
Качал главой под облаками.
Над ним широкими кругами
Кружила стая воронья.
Покой и тишь. Из забытья
Выводит голос хрипловатый.
Перед беседкой гость: горбатый,
Одет неряшливо и бедно,
Лик без румянца, очень бледный
И седина, и сеть морщин,
Которые иных мужчин
Украсят только благородством.
Но гость наш не отличен
       сходством
Ни с Одиссеем, ни с Ясоном.
И он с униженным поклоном
Присел на краешек скамьи.
Садится так глава семьи
В старообрядческом селе
Вернувшись в дом навеселе.
С чего начался разговор
И был ли изначально спор,
Мы не припомним в этот час
Так как зима уже не раз
Сменилась раннею весною,
Но той несчастною судьбою
До глубины души в печали
И на вопрос, что же молчали,
Вернемся мысленно в те годы,
Опишем, обретя свободы,
Всю ту услышанную боль.
Без домыслов - одну лишь соль
Пора поведать без прикрас.

На суд ваш исповедь-рассказ.
       ***
Из крепостных ведём свой род,
Но не из тех, кто лили пот
Кровавый на полях сражений.
Мы родом из других селений.
Там только сеяли и жали,
Коров да кур в хлевах держали,
Рожали каждый год детей,
И, собравшись деревней всей,
Могли за день срубить избу
Чтоб не кивали на судьбу
Младые горестно в церквушке.
Ни звона стали, грома пушки
Моя не знала сторона.
Из боевых потех одна
Зимой вершилась на льду речки
Когда, поставив богу свечки,
В престольный праздник мужики,
Пудовые сжав кулаки
Стена на стену, хмуря брови,
Дрались, но лишь до первой крови.
       
Меж них и прадед мой. Гигант.
И, если богом дан талант,
Он по ночам не жёг лучину,
А с бабкой каждый год по сыну
Иль дочкой полнили семейство.
Но в сих делах нет чародейства,
А был холодный лишь расчёт:
За деток барин всем дает
К наделу чуть еще землицы.
И прадед мог тем похвалиться,
Что он хозяин и радел
Приумножая свой надел.
С того и бегали в округе,
Лицом копируя друг в друге,
Сонм голопузых огольцов.
Прошли года. В конце концов
Крестить несли по паперти
Отца любезной матери.

А барин был не только плут,
Но и изрядно – таки скуп
И, дорожа своей мошною,
Оставил право за собою
Награду снизить вполовину,
Что полагалась в надел сыну,
А за рождённую девицу
И вовсе не давал землицу.
С того и запил прадед мой,
Детей драл летом и зимой,
Весной и поздней осенью,
И очень ранней проседью
Он наградил свою жену,
Поставив в страшную вину
Ставших постылыми детей
Да на виду деревни всей
Загнал несчастную в могилу,
А вслед за ней и сам покинул,
Чертей увидев, белый свет.

И вот уже подросший дед,
Простясь с деревней и роднёй,
Забытый богом, как изгой,
Мешком объяв худые плечи,
Напутственной не слыша речи,
Перешагнул через порог
Найти в надежде уголок,
Где можно жить ему безбедно
Хотя и знал, что очень вредно
Безделие для человека.
Надежда та – издержка века:
Не для таких, как он, наш мир.
Познав всё это, задурил
Юнец с деревни, но наивный,
Решив, что путь к богатству длинный
Чуть надо бы укоротить
Да, проявив изрядно прыть,
Поповской дочери руки
Просил, подавшись в примаки.

А поп и рад поторопиться,
Коль перезрелая девица
Уж руки наложить собралась.
В тот час та пара обвенчалась
У алтаря пред скорбным ликом.
И вот, напутствуемый криком
Нечаянных своих друзей
Да перепившихся гостей
Постылую под звон хрустальный
Уводит в ночь в опочивальню.
И результатом той «любви»,
Слияньем капелек крови
Того российского раба,
С изрядно хитрого попа
Родилась мать моя на свет
Чтоб крест нести, нести ответ
Перед Творцом за всю семью
И песню жизни спеть свою.

Всю жизнь и жили «душа в душу»
Но разговор бы их не слушать:
Дед молвит слово, бабка – три
Да и с ехидством: “Не хитри!”,
Ей “Нет” приятней, ему “Да”,
Но вот признанья никогда
Он не услышал, где кубышка
Зарыта полная златишка.
В неведении всё семейство,
Что уже блуд да фарисейство,
Да голи чёрной воровство,
Власть захвативших мотовство,
Объяли первозданный мир
И на кресте распят кумир,
А миром правит Сатана
Да так, что большая вина
Легла на плечи матерей
За все несчастья их детей.

Недосмотрела бабка дочку.
Та подросла, однажды в ночку
Осталась у своих друзей.
Одной из тех ночных затей
Было желанье погадать
И, по возможности, узнать,
Кто будет суженым ее,
А так же игры и шитье.
За ночью первою вторая.
Забот и горюшка не зная
Порхала словно мотылек,
Увидев яркий огонёк.
А меж друзей был ловелас
И, выбрав ночь да чёрный час,
Увёл наивную девчонку,
Подобно злобному волчонку
Прельстившись девичью красу
И скрылся, как порой в лесу
Скрывается с добычей вор
И не известен до сих пор.

Год не прошёл, как с тех ворот,
Откуда взялся весь народ,
На свет явился я нежданным.
Но первым словом, словом бранным
Коснулся дед моих ушей
И слово то, как хитрый змей,
Вползло мне в мозг, укоренилось,
А в результате так случилось,
Что уж с младенческой поры
Отличен был от детворы.
И, как иной сосед соседу,
За слово то, в отместку деду,
Орал истошно днём и ночью,
Что вредно детям, между прочим,
И не давал спать матери,
Вареньем пачкал скатерти,
Родне принес не радости,
Одни лишь только гадости.

Связался старый чёрт с внучком,
Звал не иначе, как волчонком,
Ворчал, коль я сидел на стуле
И нюхал варево в кастрюле…
Во всём была моя вина
Хоть и других была видна.
Разгорячённый той войной
Платил монетою иной
Жестоко деду, быв упрямым.
И по сему-то за дверями
В готовности в кладовке нашей
Стоял пук берёзовой каши.
Устала от сражений мать
Да, пожелав покой мне дать,
Таясь, собрала узелок;
Сосед наш хилый отволок
Багаж немудрый на перрон
И переполненный вагон
Унёс в соседний городок,
Где и нашёлся уголок
Для нас в сыром полуподвале.
В таком вы вряд ли проживали.

Хозяин был весьма велик,
Но благородством его лик
Бог мог отметить и поболе.
И он, не вняв сиротской доле,
Рукой похлопав по колену,
Такую нам назначил цену
За мокрый угол, что слезой
Мать обливалась день-деньской.
Но дело даже и не в ней,
Да и не в том, что он злодей.
Куда податься девам юным
С дитём малым и неразумным
Коль полон мир вкруг наглецов,
Льстецов, лгунов да подлецов,
А мать далёка и отец,
Изрядный всё-таки стервец,
Прокляв и дочь, и кровь свою
За столь ничтожную вину,
Лишил дитя родное ласки.
Такого бы хорошей таске
Обязан был предать Творец,
Но он другой избрал венец
И отвернул свой божий лик,
Хотя грех дев не так велик,
Как вышеназванных всех мной.
А девы понесут крест свой
И одолеют жизни путь
Не смея охнуть и вздохнуть.
Узнав, что мать не столь богата,
Уже иная была плата
Тем бессердечным подлецом
С открытым ангельским лицом
Истребована на житье.
И получил-таки её.
Как в этом мире выжить деве?
Боясь Творца увидеть в гневе,
Но, осенив себя крестом,
Занялась древним ремеслом.

И стал похож сиротский дом
Иль на Гоморру, иль Содом.
Чредою: толстый шёл и тонкий,
Басистый или с гласом звонким,
Седой изрядно и юнец….
Не вхожи были лишь слепец,
Совсем безрукий да безногий,
(Таких немало меж двуногих)
Но тут причина была в том,
Что первый - не нашел наш дом,
Второму - двери не открыть,
А третий - растерял всю прыть.
И полилось рекой вино,
А мне уже давным-давно
На случай тот, хотя и тесно,
Определёно было место
В шкафу за дверкою скрипучей.
И нафталина запах жгучий
Меня преследует с тех пор.
Я там сидел, сидел как вор,
Как притаившаяся мышка
По часу, иногда и с лишком.
Ни кашлянуть и ни заплакать,
И ни пописать, ни покакать,
Но раз, измученный нуждой,
Сходил по малой, не большой.

Смесь нафталина и мочи
Душили так, что хоть кричи,
Моли в спасении Творца.
Горячий пот потёк с лица
По шее прямо на рубаху….
Я как в могиле.… И со страху,
Полузадохшийся от смрада,
Как грешник пред вратами ада,
Двери нечаянно коснулся….
В щель узкую ко мне рванулся
Всё оживляющий поток,
Дающий жизненный нам ток.
Я ел его - не наедался,
И пил - и вновь не напивался,
Как путник страждущий в пустыне
Не напивается и ныне
Под раскалёнными лучами
И лишь холодными ночами,
Слизав там капельку росы,
Что пала с неба для красы
На камень дикий, оживает
И путь свой тяжкий продолжает.

Тот оживляющий поток
Свалил меня у двери с ног
И вот уже Гипноса дщери
Чрез приоткрытую щель двери
Подхватывают и несут
На божий праведнейший суд
Вверх, на Олимп, где на престоле
Собрались боги, чтобы доле
Заслуженной предать меня.
Глава там Зевс. Мечом звеня
Открыл шумливое то вече
И, чтобы плавно лились речи,
Чтоб не шептались все украдкой,
Давал им слово по порядку.
А первым молвил Посейдон.
Тряся трезубцем, клялся он,
Что пролитая мною влага
Честь уронила его флага
И растранжирено добро,
А за потерю серебро
Не выплачено было мною,
Что и является виною
Доказаной, а сей малец
В аду найдёт и свой конец.
Но за меня вступилась Гера.
Встав на защиту, как Мегера,
Накинулась на Гименея
И тот, как юноша краснея,
Призвал ответ нести Эрота.
“Его, лукавого, работа”-
Изрёк мрачнеющий Аид-
Юнец же пусть аду горит.
И началась в Олимпе свара,
Но, чтобы не было пожара,
Зевс грозно поднял дланью меч,
Желая всех предостеречь
От нанесения обиды,
Да передал на суд Фемиды
Всю боль мою и прегрешенья,
Чтоб приняла она решенье
Не результатом лживых слов,
А чашей праведных весов.
Поднялась грозная Фемида,
А взор алкающий Аида
Со злом не смог превысить чаши
И над Землёю грешной нашей
В тот час объявлен приговор:
Юнец-агнец и он не вор,
Не подлежащий ни закланью,
Ни горьким словом проклинанью
И удостоен божьей ласки…
В её речах столь яркой краски,
Что изумившийся Гермес
Вручил подарок от небес.
И получил я в этот раз,
В подарочек Горгоны глаз,
Тот, что единственный из многих
Является для всех двуногих
Убийственным и смотрит грозно.
« С ним обращайся осторожно»-
Напутствовал меня Гермес
И, покряхтев, с престола слез.

Пораспрощался я с богами,
Объял хрустальный столб руками,
Что подпирает свод небес.
И тут, толкнул ли руку Бес,
Неосторожности ль вина,
Но соскользнул стремглав до дна
Из кущ небесных того сада,
Минуя дом, в ворота ада,
Где у подножия столпа
Стоял сонм не крестивших лба,
Входя в сиротский бедный дом.
Из них, с отвислым животом,
С пристрастьем черти отбирали
Да жирным задом и сажали
На раскалённую плиту
Чтоб вечно корчились в аду.
А тех, кто были телом тощи,
Пооголив ивовы рощи,
Стегали, сколько было силы,
Но кровь на ранах сразу стыла
И раны тотчас зарастали.
Те прутья черти в руки брали,
Вновь принимались за работу,
Да и работали до пота.
Стенавших басом и дискантом
С великим дьявольским талантом
Поили серой и свинцом.
А над наглеющим юнцом
В кипящем баке нечистот
Закрыли крышку так, что тот,
По самый рот в них погружённый,
Движения совсем лишённый,
Вращал лишь бешено глазами
И прегорючими слезами
Те нечистоты разбавлял
Да, чтоб не утонуть, глотал.

Ещё бы походил по аду
Ища для глаз своих усладу,
Но Данте уж давным-давно,
Испив изгнания вино,
Кругов всех ужас описал.
А Чёрт, прощаясь, приказал:
«Отдай-ка мне тот глаз Горгоны.
Ты смертен, значит и препоны
Тебе не ставить на пути
Всех тех, которые пройти
Прав не имеют мимо ада.
Твоей душе тот глаз-услада,
По мне - тяжёлая работа,
А посему и эта квота
Пусть остаётся лишь за мною.
Иди и помни: Чёрт с тобою!
Отмеченное на челе
Всё о тебе открылось мне:
Наступит день, урочный час
И слёзы горькие из глаз
Не принесут тебе покой.
За грех в душе, да грех большой
Тебя отлучат от небес
И в помощь будет только Бес,
И переступишь ты закон…
Запомни этот вещий сон»

Тихонько расширялась щель,
Со скрипом двигалась и дверь,
И вот она совсем открылась,
А перед мною появилась
Моя рыдающая мать.
Я потянулся к ней. Обнять
Во мне взывало естество.
Так, помня про своё родство,
Слепые ползают щенята,
Чтобы найти сосок иль брата,
Но, ткнувшись в острую травинку,
Перевернутся вдруг на спинку,
Скуля, что повернулся мир.
И здесь хозяин, их кумир
Протянет властно свою руку
Да и подкинет их под суку.

Не зря же мать меня носила
Под самым сердцем. В том и сила
Любви младенческой и нежность.
Тем горше нам та неизбежность,
Что обретается с годами,
Когда жестокими словами
Мы той любви находим цену,
Судя и мыслей перемену,
Друзей считая за врагов,
И, не прощая им долгов,
Кладём перед иконой крест,
Да, осудив чужих невест,
Смиренно просим у Творца
Не отворачивать лица.

На свете множество дорог.
В один из дней через порог,
Случайным занесённый ветром,
Сияя семицветным спектром,
Тяжёлой поступью, вразвалку
(Так ходят утки, гуси, галки…)
Шагнул прокуренный матрос,
Герой девичьих юных грёз.
Рубака парень и душа,
И бескозырка хороша,
Предплечье обвито змеёю,
Казавшейся совсем живою,
Когда играл мускулатурой,
Но вот похвастаться культурой,
Как ни старался, он не мог,
А по сему через порог
Шагнул с бутылкою в кармане.
Так ходят в гости все славяне.
Мать многое ему прощала,
По вечерам не верещала,
Когда входил своей походкой,
Смердя и табаком, и водкой,
И, завалившись на кровать,
Сапог уже не в силах снять
Просил иль кваса, иль воды,
Иль среди ночи вдруг еды,
Да руша сон своей тирадой,
Считал для нас большой наградой
Коль песней ублажит наш слух
Хотя к мелодиям был глух.

Но время шло. И я подрос.
А полупьяный тот матрос
Стал грозным отчимом на горе.
И в час ночной, да в пьяном споре
На мать он поднял длань свою
И, ставя грешнице в вину,
Назвал в угаре проституткой,
Не представляя боли жуткой,
Что тотчас объяла меня
Да, молоточками звеня,
В виски стучала вновь и вновь:
Обиду смоет только кровь,
Но раз бессильна мать моя,
Защитником ей буду я.
Здесь не ловите же на слове
И не твердите, что корове
Бодливой рог бог не дает.
Всему бывает свой черёд.
Не зря назвали нас шпаной
Послевоенною порой,
Хотя войны той и не знали,
Но горя вдоволь похлебали
В том захудалом городке
Быв от столицы вдалеке,
Да и к тому же младость лет
Не дала нам познать сей свет.

Друзей моих ты не тревожь.
У каждого есть финский нож
За голенищем сапога.
Да и окрепшая рука
Им в совершенстве овладела.
А мать за мной недоглядела
И с наступленьем тёмной ночи,
На страх гуляющим и прочим,
Сбежались, как волчата, в стаю
Да перед самым Первомаем
На перекрестии дорог
Наш сонм его и подстерёг.

В груди – шипящая змея,
Жжёт камень руку у меня
И я – взмахнул, и он - упал,
И с той минуты сразу стал
Любезным другом для Фемиды.
И по известным ей флюидам
Меня искала ночью той,
Отягощённого виной,
И молодости ужаснулась,
Но чаша медленно качнулась
Да указала на вину,
Оставив в горе мать одну.

Что почта действует в тюрьме,
Известно сразу стало мне,
Когда пахан зело крутой
Махнул клещинистой рукой
И люд блатной был ошарашен,
Что новичку не у параши
Придётся ныне ночевать,
Куда ходили поблевать
И справить там нужду свою.
Я плоть тщедушную мою
Пронёс меж уркаганов старых
На порасссохшиеся нары.
А там художники, поэты,
Изматерясь и синим цветом,
Всю жизни извращая суть,
Иглою вышили на грудь
Согласно лагерному блуду:
Я мать родную не забуду.
Да так разрисовали тело,
Что не могу, как прежде,смело
На пляж явиться. И в парной
Люд потешался за спиной.

Учителей достаток в зоне.
Коль нет своей, чужою волей
Научат вскоре жить и вас.
При переходе в старший класс
Научитесь сидеть у стенки,
Обняв костлявые коленки,
Плевать на выскобленный пол
Или втыкать заточку в стол
В игру, обкалывая руку,
И лагерную разгоняя скуку
Плясать чечётку в удивленье,
А руки будут без движенья,
Как лапы глупого щенка,
Коль с костью поднята рука.
Познать и клоуна ужимки,
Бандита наглые ухмылки,
Блатной богатый лексикон
И как сорвать изрядный кон
Чуть наколов иглою карты,
Как кости бросить,дабы в нарды
Вам выпадали две шестёрки….
Преодолеете науки
Вы без особой на то муки
Переходя из класса в класс
Коль срок достаточный у вас.

Пятнадцать лет - одно мгновенье.
И вот заветное движенье
Вершит решётчатая дверь.
Заматеревший в зоне зверь
Выходит медленно на волю
И не клянет свою он долю,
Готов не прозябать, а жить
И не лакать, а жадно пить,
Отбросив все без сожаленья
Сомненья, думы, устремленья
Давно минувших юных лет,
Да и к тому же на обед
Кусок с чужой он вырвет пасти
Да повинуясь жесткой страсти
Жрать будет медленно смакуя,
В своей жестокости ликуя.
И может с барского плеча
Все крошки жестом палача
При трапезе смахнуть на стол,
Чтоб утолил глад слабый пол.
И, ставя годы те в вину,
Готов всем объявить войну
Алкающим чужого тела,
Которые входили смело
В дни юности в сиротский дом
Беды большой не видя в том,
Что пал на пол в шкафу юнец,
Как в жертву закланный агнец.

А за колючкой две берёзы
Пережившие и морозы,
Несчётно бурь и мрак, и свет,
За те пятнадцать долгих лет,
Оборотившись из пигалиц
В цветущих белизной красавиц,
Меня дождались и встречали,
Но головами закачали
Увидев новый облик мой.
И зашептались меж собой.
А между ними… Боже! Боже!!
С тех пор сомнение и гложет:
Ужели лишь придуман ОН?
То ль наяву, иль это сон:
Стояла мать моя.
И я
Увидел, как ее слезинки
Из глаз скатились и две льдинки
Тотчас же прыгнули на снег.
Короток горький бабий век:
Как же за годы постарела
Да и когда так побелела
Иссиня – чёрна прядь волос?
Иль красил баловень мороз?
Обнялись мы.… И я прижался,
И долго- долго наслаждался,
Услышав мне знакомый стук,
Который я ещё до мук
Рожденья своего внимал.
А голос матери шептал
И прорывался, как сквозь дрёму:
« Пора, сынок, идти нам к дому»
И я послушно вслед шагал
Туда, где дом заблудших ждал.

Открылась с тем же скрипом дверь,
И та же тощая постель,
Горою взбитые подушки
И с ободком зелёным кружки,
А шкаф уменьшился в размерах
Да так, что даже для примера
Меня не прятал вполовину
И оставлял снаружи спину.
Как в зоне, я присел у стенки,
А за окном те же коленки
Мелькают, закрывая свет…..
Милей угла мне в мире нет!
И покачнулся в тотчас мир,
А Зевс, мой лагерный кумир,
Низвергнулся на берег Стикса.
И внял я разуму. Стремиться
Мне надо к людям – не от них,
А братьев лагерных своих
Предать забвенью и забыть,
Да и проблему: быть – не быть
Довольно страждущих решать…

Передо мной сидела мать
На стуле старом, колченогом.
И так хотелось мне о многом
Её в тот час порасспросить,
Но поумерил свою прыть
Дров побоявшись наломать:
Мать–проститутка,прежде-мать
И, в тех грехах её виня,
Сын будет сыном. Не судья!
Её защитник и опора.
А по сему, без разговора,
Нашлась и для меня работа.
С утра до вечера, до пота
Ломал хребёт не для души.
В награду – сущие гроши,
Как милостыню из кармана,
Не зная муки от обмана,
Давали те, кто был у власти.
Детишкам более на сласти
Рукою щедрою они
Насыплют в праздничные дни.
Вдвоем и жили. Не безбедно.
Но мужику довольно вредно
В постель холодную ложиться.
И надо было так случиться,
Что путь пересекла девчонка:
Коса, короткая юбчонка,
Смешинки в взгляде карих глаз
Мне не оставили в тот час
Надежды малой уклониться…
И я решил: пора жениться.

Но рок, преследовавший деда,
Вновь одержал свою победу,
Добрался - таки и до внука.
Всё рассказать - такая мука.
И я скажу вам лишь одно:
Упал так глубоко на дно
С той жадной лагерною сворой,
Так неожиданно, так скоро,
Что приусталая Фемида
Не делала уж больше вида,
Что мы случайно с ней знакомы,
Да подобрала так законы,
Навешала столь на весах,
Что крякнул громко в небесах
От огорчения Творец,
Надвинув на глаза венец.
И я узнал, узнал случайно,
В дивлении необычайном:
Фемида - женщина, и тоже,
Хоть ей по статусу негоже,
Как все они, не против злата.
И существует так же плата
За уравнение весов
Разбогатевших подлецов,
А голь, такая же, как я,
Катилась прямо в лагеря.
Но раз в руках твое мочало,
Трепать его начни с начала…
И покатилось, понесло,
И торжествующее зло
Змеёй вползало в наши души,
А оттопыренные уши
Ласкала бранью нам охрана,
Как солью, павшею на рану.
Мы разуверились все в вере
В часы, когда нас к высшей мере
Мог приговаривать любой
Юнец на вышке - часовой.

Быв не последним среди них,
Собратьев лагерных моих,
Я - пил и ел, а мать – худела,
Я - постарел, она - болела
И не дождалась с этой ходки…
Лишь белоствольные молодки
Вновь в горе встретили меня,
Заплакав среди бела дня.
Один вернулся в свой подвал,
Но там меня никто не ждал.

Не скоро я нашёл кладбище.
И появился не в рубище,
Как подобает сыновьям,
А быв изрядно - таки пьян.
Там и предстал передо мною
Чуть видный холмик над землёю,
Крест почерневший, кособокий
Вершил поклон, поклон глубокий
Соседям, всем лежащим рядом
Чтоб не травили трупным ядом,
А дали матушке приют,
Покоя счастья и уют.
И рюмка там с отбитой ножкой.
Знать проходили той дорожкой
Людишки чуждые беды,
Ища где выпить и еды.
А буйствующий ветерок
Порастрепал уже венок,
Все поразвеял клочья ленты.
И я, как эксперт в те моменты,
Их на коленях собирал
Да неуверенно читал
Так, как читают лишь невежи
Слагая буквы: От Надежды…
Тотчас, как молниею с громом
По голове моей, как колом:
Вы были счастливы? Да, были!
Любили ль вы? Да мы любили!
И целовались горячо,
И я подставил ей плечо,
Чтобы идти по жизни парой
Да только вот беды немалой
Увидеть не сумел тогда.
И мы расстались. Навсегда!
Но в этот час, влекомый роком,
Чтобы взглянуть хотя бы оком,
Как блудный сын в забытый дом
Готов вернуться был ползком
К несостоявшейся невесте.

И дверь открылась. Руки в тесте
У женщины былой красы.
Когда-то русые власы
Смущают глаз мой чернотою.
Смекнул я сразу: сединою
Не удивишь и этот дом.
А каждый жест мне так знаком
И памятен, что враз от боли
В груди моей лишился воли
И слова вымолвить не мог.
Чуть отступив, через порог
Она в молчании впустила,
Не вскрикнула, не голосила,
Впустила жестом, вроде нежным.
Здесь я исполнился надежды,
Что хоть и гость, но гость
       желанный,
Да только в этот час нежданный.
Окинул комнатёнку взглядом:
Все тот же стол и стулья рядом,
Комод столетний и диван,
(Припомнил даже и изъян.)
Над ним из рамы под стеклом
Взирают мать её с отцом,
Сидит испуганный малыш
И он же, но уже крепыш
С улыбкой радостного детства,
(Здесь вам замечу без кокетства:
На лица память у меня.)
И вроде бы знаком с ним я.
Недосмотрел в той рамке лица:
Она предложила садиться.

Присели супротив друг друга
Отнюдь не так, как два супруга
Садятся, чтоб решать дела.
А крышка старого стола
Была границею для нас.
Секунды превратились в час
И их не счесть, и не измерить,
Но скрипнули входные двери,
Вошел стремительно юнец.
И озарило, наконец,
Где видел те глаза и брови….
Да он же нашей! Нашей крови!!
Надеждой вспыхнула душа,
Но мать, движение верша,
К губам свой палец так прижала
И этим жестом показала,
Что права нет звать сыном сына,
А какова на то причина
Пора бы знать давным-давно:
Не только водка и вино
В разлуке нашей виноваты.
Причина в том, что я, треклятый,
Живя в семье, жил для себя
И, одного себя любя,
Сгубил её и мать свою,
А по сему вину мою
Мне в этом доме не простят
Да в нетерпении хотят
Чтоб дверь закрылась за спиною.

Отягощённый той виною,
Бездумно плёлся я домой.
И следом за моей спиной
Пристал безродный старый пёс,
Который в сжатой пасти нёс
Осколок где-то взятой кости.
Ужель, как я, ходил он в гости
К давным-давно забытой суке
Чтоб о своей поведать муке
И изгнан был из конуры?
Жестоки нравы сей поры!
Я подманил, прижал он уши.
Глаза в глаза мы грели души
И даже вроде породнились,
И дальше в грусти припустились
В забытый богом мой подвал,
Где сонм страдающий нас ждал.

Жратвы и водки всем хватало;
Я пил, а мне всё мало, мало…
Душевной боли облегченья
Не приносило то леченье.
И там, в заплёванном углу,
Уселся сдуру на иглу.
А разошедшиеся гости
Иль в развлечение, иль в злости
Залили водки в псову пасть…
Чтоб им к чертям на суд попасть.

По утру боль полнила тело,
В главе гудело и звенело,
Не мог я даже сделать вдох.
А мой несчастный пёс издох,
Пал жертвой пьяных развлечений,
Устав от жизненных мучений.
Он ночью полз к закрытой двери,
Дабы вдохнуть из узкой щели
Не смрад, а воздуха глоток,
Но одолеть порог не смог
И я остался вновь один,
Себе слуга и господин.

Не гневайся же, люд любезный,
За сей рассказ небесполезный.
Не нажил я семьи и чина,
В друзьях тоска лишь и кручина.
Так дайте в милости на водку
Чтоб промочить немного глотку
По веской для меня причине:
Три года ныне той кончине.

И исказился его лик.
Сидел пред нами не старик!
Полужилец, полумертвец,
В движеньи тело и венец
Смерть поспешила наложить.
Он ей в отместку будет жить,
Вернее лишь существовать,
Не вспоминая свою мать,
Ни подрастающего сына,
В грязи, в пороке, а кончина
В сугробе талом под забором
И ангелы объявят хором,
Когда в очах померкнет свет:
«Пусть в ад идет сей пустоцвет».
На водку дали не виня,
Промолвив: «Бог тебе судья!»

Над горизонтом всё зарницы,
Утихли в своих гнёздах птицы,
Упал на землю сладкий сон
И еле-еле слышный стон,
Не нарушая тишины,
Звучал с небесной вышины,
Неся не душу, не поклон:
Слова, как колокольный звон:
Будь, проклят ОН!
Будь, проклят ОН!