Это клинопись птичья, вороньи лапки,
можно полюбопытствовать, прочесть нельзя.
Из углов тянет набухшим бинтом,
венозной кровью, харкотой Флинта,
и свет из окна до того ярок,
что невольно наворачивается слеза.
Время завтракать, медсестра добра,
не застегивает нижнюю пуговицу халата,
и гаремная сладость по мышцам бедра
переходит в щербет, хруст шоколада.
Ничего особенного, просто сила жизни
пробивает стены, асфальт, гипс
посмертной маски, переломанной ноги,
что не мешает войти в Стикс,
взявшись за пуговицу, только свисни.
Впрочем, что я, в придонный ил
погружается Атлантида и часть Египта,
птицы, крича, улетают в Салим,
вослед за Мельхиседековой свитой,
гниет среди мхов отработанный Ноев ковчег.
Виртуозно легки пальцы хирурга,
сверкает на солнце его инструмент,
сестра милосердия, выбрав момент,
взбивает подушки, готовя казенный ночлег,
в птичий пух погружая горячие руки.