…И смерть вдохнула мой последний выдох,
И лезвие времен дало откат.
Нет выхода отсюда и не выдан
Последний ключ последних этих врат.
Длинна разъединенности аллея,
И время для нее уже не в счет.
И обезумевшая Саломея
Свою на блюде голову несет.
Возьми ее, моя земная радость.
Она тебе шепнет – люби меня! –
Предсмертным нимбом черно-белых радуг,
Как клятвою любви обведена.
* * *
Чем небо сумрачное ближе,
Тем невозможнее полет,
И ласточка летит все ниже
Над лиственной холстиной вод,
Над зеленью другого мира,
Впряженного корнями в твердь, -
Уже не ласточка, а лира
Продолжит над травой лететь.
Минутным призраком над нами
Скользнет, оставя нас одних, -
Лишь эхо цепкими перстами
Коснется раковин ушных.
* * *
Соблазном жизни незаслуженным
Над солью моря разлита
Неприкасаемой жемчужины
Мерцающая нагота.
И страстным небом перевернутым
С морского выгнутого дна
Идет, жемчужным зовом поднята,
Неукротимая волна –
Так, как мольба идет к заутрене,
Так, как слеза падет с ресниц, –
Чтоб всею влагой перламутровой
С жемчужным отзывом срастись.
И стать ее последней тайною,
Последний отклик заслужив
Неприкасаемым касанием
Над миром твердым и чужим.
* * *
1.
Вдруг в белой розе заведутся черви,
На белоснежных крыльях – черный крап,
И высшею подменою значенья
Нам небеса однажды отомстят.
За мусор весь, что выгребен отсюда
И над которым плачет высота,
Вторичное пришествие Иуды
Грядет, а не пришествие Христа.
И он пройдет стопой угрюмой, сильной
Сквозь души, как сквозь торные пути,
И не найдется на земле осины,
Чтоб нас от этой поступи спасти…
2.
Поднимая темные веки
Над привычной земной тщетой,
Обостренной душой калеки
Я смотрю сквозь воздух густой.
Ран его касаясь перстами,
Заставляя раны сиять,
Я еще пытаюсь устами
Воздух раненный врачевать.
И – целуя глаза и руки,
Грязь дорог и сирени куст, –
Я над жизнью, по-детски хрупкой,
О величье ее молюсь.
* * *
Уже не важно и не страшно,
Что близок темноты оскал.
О, эта царственная чаша,
О, этот царственный фиал!
Вино фиалкового тона
Скрывает все узоры дна,
И преломляет небосклоны
Немерянная глубина.
Пей, Пифия! Вино как жало,
Шипами венчанная высь:
Из одного материала
Змеятся в чаше смерть и жизнь.
Психея, пей! Вином священным
Смочи шнуровки и тесьмы,
Тебе подвластны совмещенья
Сиянья света с темой тьмы.
Пей, Эвридика! Пей забвенье,
Уже не горек черный плод,
Уже к теням привыкло зренье,
И тень Орфея не поет.
И с каждою звездою сверясь,
Как будто с линией руки,
Я губы погружаю в вечность,
Как в свернутые лепестки.
Мерцайте, омуты напитка,
Крестоцветенияя любви, –
Как недописанные свитки,
Вы расправляетесь внутри.
И вся другая влага – пресна,
И средь неявленных миров
Еще так много дня и места
Для явленности тайн и слов.
* * *
Увы, мы не знаем, в чем наша вина.
«Поручик Голицын»
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб.
И. Северянин
Нет той страны, что нам глаза закроет,
Страны для выведенья наших роз,
Наш путь почти порочной скрепой кровной
К ее фантому дивному прирос.
Нет той страны, лишь ощущенье жажды,
Полунадежда, полузабытье…
И мы – как атлантидные скрижали,
Как брошенные странники ее.
На паутинной жердочке по-птичьи
Нахохлится души уставший свет,
А там, за смертью, космополитичны
Разливы Леты, коридоры лет.
И не страна мои осушит слезы,
Свою ладонь на мой положит лоб.
… Как хороши, как свежи будут розы
Ничьей отчизной брошенные в гроб.
Как хороши, как свежи, как бессмертны,
Но тем еще страшнее и больней
Бродить по кругу в далях нерассветных
Тень родины ища среди теней…
* * *
Вскричишь: – Карету мне! Карету! –
Ладью свою пришлет Харон.
… Меня рвет временем столетья,
Поднебной горечью времен.
Душа как времени отстойник
В конвульсиях вернула в срок
Великой вавилонской стройки
Непереваренный итог.
Искали эллины блаженства,
Искали русские себя, –
Безумной горечью и желчью
Полита поисков стезя.
Склонись, как боги, над посудой,
Пока не станет кровь пустой.
… Тошнит Христа, ломает Будду,
И век заплеван золотой.
* * *
Сильней господня гнева
Ты, певчий дурачок.
Пусть барахолка неба
Кромсает твой зрачок.
Роскошнейшая свалка,
Кашмиры облаков,
Где души спят вповалку
В закраинах веков.
И мира оболочка
До крайности тонка.
И боль – всего лишь точка
Прозрения сверчка.
* * *
ВАВИЛОНСКАЯ ОДА
Осипу Мандельштаму
и Жерару де Нервалю
Алфавитов идущих колонны
Возгоняло в юдоли земной
Языка вавилонское лоно,
Словно лук с раскаленной стрелой.
И летели, вибрируя, стрелы
В запредел Заполярной Звезды…
… Языка вавилонское стремя
Неделимо для Певчей Орды.
Пробивали заросшие люки
Корни звуков – великое сквозь.
Языка вавилонская люлька
Их качала в черед и вразброс.
И, как спирт вавилонский, горело
И прочесывало века
Языка вавилонское древо
Для неизгнанных из языка.
В жилах Запада, в стеблях Востока
Кровь единою магмой текла.
Языка вавилонская топка
Тягу в русских печах создала,
Дерн пространства и времени вереск,
Лабиринт вариаций и тем…
Языка вавилонская ересь
Пропитала истоки систем.
Тектонический сдвиг алфавитов!
В блеск чернил превращаемый прах!
… Языка вавилонские плиты –
Панцирь держащих мир черепах.
Детских ванночек парус вчерашний
Вырастал в вертикальный ковчег.
Языка вавилонская башня
На свободу отпущена вверх.
Раструбили о смете бессмертья,
Расплескали по лицам вино
Языка вавилонские ветры :
До «Арго» – золотое руно.
Перекличками камня и меха
Нас по гончей спирали вело.
Языка вавилонское эхо
В перемычках секунд залегло.
И в другое смело измеренье
Жизнь саму, как творение-блиц,
Языка вавилонское зренье –
Огнеток зажигательных линз.
Принимала вселенной сетчатка
То, что ныне прияла моя.
Языка вавилонская хватка
Поглощала пустыни в моря.
И единой жемчужины ради,
Раздробившейся по словарям,
Языка вавилонские хляби
Разверзались крылатым устам.
Меж лицом божества и химеры
Мир, как ангел ютился босой –
Языка вавилонские меры
Для наперсточных мер и весов.
Из дырявой воздушной посуды
Хоть по йоте воруй и даруй!
Языка вавилонские губы
Демиургов продлят поцелуй.
И – по родине вечной тоскуя –
Я на лестничной клетке небес
Языка вавилонский окурок
Раскурю, новоявленный Крез.
Звук и знак не стираются в носке,
Словно парные крылья стрекоз.
… Языка виноград вавилонский
Обираю с прельстительных лоз.
НЕРУКОТВОРНАЯ ПАМЯТЬ (Пратекст)
Мы памятник себе воздвигли общий,
А может быть, он нас воздвиг в веках.
Кто первым был - молчат хвощи о рощи,
Хранящие наскальный хетта росчерк
И медь твою, о Квинт Гораций Флакк!
Первичный улей из терцин и терций,
Растущий гул пчелиный мировой,
Начало всех пропорций и потенций,
Боготворящий памятник пратекста,
Алтарь животворящий звуковой.
К нему не зарастут пути, творимы
Как океан и как над ним же пирс.
Магниты вдоль путей необоримы,
И ласточка в гнезде из белой глины
Выводит новых невозвратных птиц.
Пратекста память нас из нас исторгла.
Птенцы пратекста – вечности истцы,
И алые гранатовые зерна
Отделят от крупы минутно-сорной
Синдбада поднебесного купцы.
Мы памятник воздвигли немгновенный,
Петлистый пеленг текстовых Итак.
Над звездно-тварной дрожью поколений
Мы веянье иных благословений,
Их светотень и таянье их тайн.
Мы их топографические карты,
Мы те, которых карты увели,
С оглядкой на приближенное завтра,
Внучатый хлорофилл аорт Астарты,
Наместники бессмертья, ось земли.
Вы вихри орфографии Орфея,
Не сплющенные силой Симплегад.
… И – по полям пратекста нас развеяв,
Раскроет Мнемозина вещий веер
И наши строки впишет наугад.
Что столп Александрийский? Только место,
Где в камень группируется эфир.
Но мы воздвигли смысл и звук над перстью,
Как памятник единого пратекста,
От аз до теты бесконечный мир.
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
На сквозняке из вечных роз,
На перекличке тихой снова
Еще неназванный Христос
И незатепленное слово.
Цепь золотых метаморфоз
Не терпит эха площадного.
Две тыщи лет бредут волхвы,
Предвестники далеких родин,
И вкус звезды, и блеск смолы
Еще не весь по миру роздан,
И от луны и до волны
Огромен ожиданья воздух.
Как слезы, он роняет свет.
Дитя переведет дыханье,
И превращает небо в твердь
Присутствие высокой тайны.
И снегопад, идущий вверх,
Сильней снегов горизонтальных.
И снова дышит Рождество
Над жарким Иерусалимом,
И русский снег – двойник его –
Взлетает всплеском голубиным
Под вифлеемское родство
В сиянии неодолимом.