Случай этот произошел на границе эпох. Боги уходили. Боги приходили. Люди жили с богами. Считая, что с богами жить легче.
Древние люди были мудрее. Возможно, раньше и вправду небо было выше, а солнце бережнее. Для того, чтобы не искать виновных, а скорей всего, чтобы скрыть виновных от праведного гнева и наказания, они придумали богов. И во всем винили при случае их. Это боги начинали войны, благословляли на тиранию и преступления. И вот что интересно. Вначале многие из преступных злодеев-богов были довольно мирными и добрыми.
Дети в боготворении своем придумывали инфантильных богов. Так было и с богом войны Марсом.
Один из троицы главных богов Рима. Видимо, как и всегда бывает среди людей, вначале все желали, как лучше. А лучше,- это созидать. Еще лучше, желать добра. Вот и взялся Марс за плодородие, ведь это причина всей жизни. И надо было помогать растениям, ведь именно они безропотно отдают зерна и коренья с плодами. Они часть дикой природы, значит её надо боготворить. Тем и занялся детина-бог Марс. Но в дикой природе столько неизведанного и загадочного. А все, что непонятно, в первую очередь вызывает тревогу. Опасно. Выйти за поселение нельзя без опаски. Но гораздо спокойнее людям, если всему этому опасному и неизведанному будет благо желать Марс.
Три жизни было у Марса для великих дел. Вот он и размахнулся.
Дятел, конь, бык и волк служили Марсу, помогая ему в благих делах. Именно они вели юношей, рожденных весной, священной тропой к местам поселений. А Марс великодушно очищал и давал плодородие всем - полям и рабам, людям и скоту. За то в жертву спешили ему принести быка.
И как-то само собой вышло у Марса, что новые поселения, новые земли не всегда удавалось весенним юношам приобрести без сопротивления тех, кто уже успел пожить в этих поселениях, на этих землях. А раз так, то "священная весна" звала к "священной войне". Почему бы и нет. Разве можно противиться воле богов.
И стал Марс еще и богом войны. И чем дальше в весну, тем больше становилось в нем войны, все меньше времени оставалось на прочие неблагодарные делишки. Ну, кто вспомнит о каком-то боге, давшем плодородие рабам. А вот богу Войны обязательно надо коня из лучшей квадриги на жертвенник возложить.
А люди-то существа веселые по натуре. Им хлеба не надо, дай только кровь коню пустить, да той кровью упиться допьяна, смешав её с кровью земли. И пили вино во славу Марса.
И был еще Сатурн. Молва о его благодеяниях была изощренной. Имен у бога было три. То Кроносом, то Сатурном, то Хроносом выходил он к людям. Для чего он так шифровался, понятно. Днями праздновал с ними, ублажая их похоть к веселью и разврату. А по ночам жрал своих детей. Время пожирало людей.
Многое изменилось с тех пор?
* * *
Бывает ли у памяти цвет?
C какой стороны смотреть. Вот говорят, мол, который день прошел, тот до нас дошел. Хорошо говорят. А если себя во главу мироздания не ставить, то получается, радоваться надо тому, что с нами произошло. Потому что, раз произошло это с нами, и мы имеем возможность сегодня об этом рассказать, значит, мы живы были тогда, выжили, живы и сегодня.
Познавали окружающее нас эмпирически: видя, слыша, нюхая, щупая, замерзая, оттаивая, боясь и презирая, побеждая и проигрывая, любя и ненавидя, убивая и зарождая, веря и надеясь. Продолжаем процесс познания и сегодня, стараясь осмыслить и оценить себя и других из будущего. Это возможно благодаря времени, отведенному нам. Это не чудо.
Чудес не бывает. Все чудеса у Создателя закончились на нас и для нас. Теперь нам надо успеть остаться. Нам время на то дано. Не день до нас дошел, а мы до него. Кто-то там и остался в том миге, в том дне. Кто-то прошел не замеченным, проскользнув, приспособившись, забившись. Только не мы. Это было наше время. И мы его запомнили. Мы дети его. Кронос ненасытен. Сатурн продолжает пляски. Танцуют все.
Кто сказал, что время в восприятии нашем - это не мы сами? Не мы оседлали время, это время выбрало нас в попутчики. Мы и попутчики, и тягло. Попутки. У каждого своя станция отправления, у каждого свой конец пути. Если бы не перекрестки, так и осталось бы у каждого свое время в памяти. А ведь пересеклись. Переплелись в узлы, проросли жизнями друга в дружку так, что не вырвать. Хотя от многого - огого!- хотелось бы отказаться. И пестуешь себя, мол, ничего не будет стоить, взять да позабыть. Ан нет. Не отрывается, хоть память и не нога, а без нее не пойдешь. Не сойдешь с перекрестка без памяти о нем.
Выцвели небеса, нет у них вечности. Кто вспомнит, каким было небо в тот момент, когда красные капли пробили хб-шку друга. Изнутри пробили. И стали бесцветными. Кто бурыми их называет, кто алыми. А все потому, что не было умения у пацанов смотреть на смерть и понимать ее оттенки. Вот и не помним. А кровь-то серой была. Какой же ей быть-то под серым небом, да на серой ткани. Вот и не осталось в памяти от нее ничего, кроме... весны. Той самой, Марсовой. Когда рождаются юноши, когда Марс их ведет к таинствам природы вне поселений, когда он ведет их в новые земли и новые поселения, творя благое. Откуда же у весны такой цвет? Разве цвет смерти нужен весне. Разве его искали юноши. Разве за ним шли они, доверяясь Марсу.
Бывает ли у памяти цвет?
Наверное, бывает. Ведь есть же он у моей памяти.
Если 'за ночью, что за' годом, за годом, что за' веком', сколько же досталось этой моей памяти - двадцать пять веков? Не мудрено выветриться, выцвести... Не потому ли...
...воспоминания из той поры окрашены в черно-белые тона. Скорее даже, в смесь этих крайностей цвета - серое на сером.
Кто сказал, что серое на сером - скучно и однообразно, тот мало понимает в живописи памяти. Она, бывает, такое выдает при помощи одной краски - серой - что спохватишься ото сна и понять не можешь долго, кончился сон или это был кусок жизни, прокрученный, нет, прожитый еще раз. Знать бы знать - не ложиться б спать...
Случай может присниться махонький, короток и кроток, как сон, а разговоров и дум породить может на всю оставшуюся жизнь. Так и живем - во времени, пространстве, а более того - в словах и мыслях.
Мы были в чужой стране. Подоплеку под наше присутствие в нас постоянно вдалбливали, да не вдалбливалось оно. В голове вместо четких цветных мыслей была какая-то серая каша. Никто толком не признавался друг другу в истинных целях своего существования там. А те, кто очертил для себя эту цель, не спешили об этом информировать других. Серая бесформенная армада, не верящая в справедливость того, что делала.
Логика маленького художника, страстно наносящего серую краску поверх созданной до этого картины: наступили сумерки...
Это разведчики во время засад твердо усвоили, что сумерки сплошь зеленого цвета. А те, кто не высматривал в ночи врага через прибор ночного видения, откуда знать ему, что ночь и сумерки - зеленого цвета. И все живое - пятном проступает на фоне этого зеленого. Пока теплется в нем. А так - серое на зеленом, словно сажа на листьях.
Как заставить память жить не отдельными картинками, а в динамике. Как научить её фокусу превращения сумерек в рассвет, я пока не придумал.
Маленький художник делает это слоями. Вот только акварель, которой он творит, мало подходит под этот стиль. Нужны масляные краски. Чтобы не смешивались слои, чтобы яркая живая жизнь, написанная сочными цветами, не превращалась на третьем слое-уровне в сплошные сумерки, где не видно ни зги, где уже невозможно различить живое от мертвого, настоящее от мнимого...Подлость торжествует.
Я прошу маленького гения сменить краски или не портить картину новым слоем. Он понимающе кивает, но каждый час берет кисть и смешивает слои. Он не может остановиться, ведь время идет, и если картину не изменять, не развивать сюжет нанесением новых слоев, то можно отстать, догнать будет невозможно. Юноши, его ровесники, уйдут вперед, а он отстанет. И не хватит ему весны, не достанутся земли и поселения, и прервется его плодородие, и не назовут его мужчиной. Сатурн потирает руки. Очередная жертва готова. Сожрать и продолжать праздник. Еще с большим усердием танцуют все.
Вот почему подчиняется Марсу художник, закрашивая предыдущие слои, уничтожая то, что было раньше. Марс благословил на созидание. Марс не научил хранить прошлое, потому что у Марса есть три жизни. Марс может дать плодородие утратившим его землям. Марс всесилен, он вендет за собой. И художник идет за Марсом.
Фотограф смеется над карпускулярностью созданных художником слоев. Еще бы не смеяться, ведь фотограф смог, как он считает, запечатлеть вечность неба. Открыв объектив, так его и оставил, направленным на Полярную звезду. И на фото - осталась вся жизнь неба без пробелов - белые окружности с единым центром. Без промежутка. Так понял фотограф, что от памяти прошлого не убежать, настигнет, поскольку даже звезды на небе возвращаются туда, откуда ушли. А художник? Художник завидует фотографу, ведь тот прошел дальше. И некогда юноше заметить, что пройдя дальше, он лишь приблизился к пасти Хроноса. Этот монстр тоже многолик. Он и Кронос, и Сатурн, и Хронос. В истерике пляски люди уже не могут различить, какое из многих лиц настоящее. И верят всем. А среди масок так мало ликов.
Когда я спрятал краски и кисти, юный художник взял холст и сжег его на пламени костра. И не осталось ничего от многих слоев, составлявших картину, только пепел легко и невесомо укрыл окрестную траву, в тот миг зеленая до того трава подернулась серым налетом. Дунул ветер, пошел дождь. Трава опять стала зеленой, а серый цвет сумерек исчез. Навсегда? И прорва пожирателя своих детей изрыгнула обильно слюну. И Марс взял копье и щит. Но настоящий ли бык принесен в жертву Марсу Сатурном? Или это такая правдоподобная маска. А художник уже сжег свое прошлое. И будущее ему не нарисовать Холст сгорел вместе с рисунком прошлого...
Что творили с нами неизвестные художники.
Массовое безумие или гигантский эксперимент над людьми?
Время все расставит по местам. На то лето, не на это, а на третий год, когда черт умрет, когда черт помрет, а он еще и не хворал. Тридцать лет, как видел ввода след, а до сих пор войною отрыгается, чем только заесть ни пытался.
Время... Есть нескончаемое количество определений этому понятию. Никто не доказал правоту своего варианта. Не дано. И только немногим избранным самим временем, оно дает возможность прикоснуться к себе, измерить себя...
* * *
Случай этот произошел на границе годов. Года сменяют друг друга. Дембеля уходят, молодые приходят, а жизнь продолжается...
* * *
Субботин монотонно отрубал размеренными шагами площадку между красной линией оружеек и оградой, сооруженной в виде забора из столбов и колючей проволоки. Оружейки представляли собой полуподвальные прямоугольные залы, с бетонными полами и стенами из каменной кладки. Бревенчато-дощатый потолок венчала крыша из металлического ребристого профиля. Вдоль стен по периметру помещения в деревянных шкафах размещалось оружие. Входная дверь утопала в грунт на уровень пола. К поверхности вели несколько ступеней.
Январские сумерки в этих местах морозны. Снега много не бывает, но того, выпадает, с лихвой хватает. Говорят, всё это от высоты - воздух, мол, разреженный, то да сё. Солдату от этой зауми не легче. Вроде бы и морозец невелик, а пробирает до костного мозга. Вот ветерок донес со стороны горок, на которых сидит охранение полка, шакалье или волчье завывание. И без того пакостно на душе, а тут еще и эти решили луну поприветствовать.
Одиночество ищет одиночество? Палатки, в которых живут пехотинцы и прочие подразделения, стоят плотно. Люду в полку уйма. А одиночества - хоть отбавляй. Вон сколько голов. Столько и одиночеств. Одна голова и смеется и плачет - всё одна. Новобранцу в придачу к тяготам и лишениям воинской службы, которые следует стойко переносить согласно Присяге, дано особое одиночество: живешь - не с кем покалякать; помрешь - некому поплакать.
Рота на выходе, в расположении осталось лишь несколько человек -присматривать за оставшимся имуществом, а то, неровен час, останешься и без кроватей, и палатку уволокут.
Смена была не его, но по статусу в господствующем порядке, прозванном позже 'дедовщиной', молодому солдату 'положено' отстоять столько смен, сколько потребуется.
Молодой волочился туда и обратно на пару со своей тенью, которая была намного гуттапечевее нескладного хозяина. Растягивалась и растекалась до огромных размеров, покрывая собой стену и крышу ближайшей оружейки, еще и прихватывала пространство за сооружением, то вдруг уменьшалась до размеров карманной собачки, когда дневальный проходил под лампочкой, освещающей охраняемый прямоугольник территории, то снова причудливо вырастала до размеров и очертаний слона или дракона.
Дневальный же в своем обличье казался существом неземного происхождения. Монументальная голова: это целый комплекс, состоящий из нагроможденных друг на друга нескольких ярусов якобы необходимого для несения службы обмундирования и средств защиты.
Горный вязаный подшлемник цвета недорозовевшей, но уже потерявшей интерес к созреванию сизой сливы, заношенный передающими его эстафетой дневальными до той самой сизой серости, когда стирка не возвращает вещи намека на первоначальную окраску.
Поверх подшлемника нахлобучена шапка-ушанка серого же цвета с опушенными ушами, которые из-за потерянных ранее завязок не могли фиксироваться вокруг щек, а вели свободный образ существования, болтаясь в такт и синкопируя порывам головы и ветра.
Далее, слоем выше, размещалась металлическая каска, обтянутая в целях маскировки сетчатой материей защитной окраски - зелено-желто-серые пятна. Впрочем, как нетрудно догадаться, все пятна выгорели, став тоже серыми и слившимися в одно пятно с подтеками.
Надо быть очень смышленым и обладать богатым воображением, чтобы понять, за счет чего вся эта монументальность удерживалась на тонкой шее обладателя ответственного звания - 'дневальный'. Поскольку центр тяжести этой монументальности находился высоко - в районе каски, которая практически ни чем не крепилась к основанию - была попросту нахлобучена на шапку, которая совершенно не желала умещаться в каске из-за своего большего размера.
Носить эту монументальность представлялось возможным, лишь соблюдая технику передвижения женщин-горянок, переносящих кувшины, наполненные водой, на своей голове. Малейшее отступление от этой техники-эквилибристики, маломальская импровизация с намеком на свободный стиль - ускорение, бег, наклоны в сторону или вперед-назад - неизбежно приводило к разрушению этой конструкции.
Первой падала каска. Она венчала монумент, она и падала дальше всех остальных составляющих. Звонко гремя по каменистой почве, а следом пыхтел тот самый инопланетянин-дневальный, в голове которого петляла единственная мысль: надо быстро поймать каску-шапку-автомат, нахлобучить это всё на установленное для них место, принять стойку 'смирно' и громко отрапортовать проверяющему о том, что всё хорошо, и всё под контролем...
Не дай Бог, случилось бы дневальному всерьез отразить посягательство неприятеля на охраняемый объект, вот грохоту было бы, он же как слоняра в лавке с посудой с этой своей монументальностью. Но Бог миловал, не осуществилось на моей памяти ни разу. Так загадочно кем придуманный комплект и не был опробован в боевой обстановке ни разу. А большой опыт бы приобрела наша доблестная Советская Армия, да и весь Военно-Морской флот.
Шеи не было видно. Во-первых, представленная монументальность - голова - по- видимому, довольно массивно нагружала шею. Так, что та могла попросту сложиться, словно ручка зонтика, укоротившись до незаметности.
Во-вторых, место предполагаемой шеи окольцовывал серый стойкий до ломкости воротник бушлата.
Бушлат на дневальном сидел плохо. И в том не было его вины. Просто-напросто по заведенной кем-то традиции бушлат был напялен поверх бронежилета. Который ввиду своей не первой свежести не имел лямок и не мог быть убран до разумных облегающих тело объемов, из-за чего обе его половинки, нанизанные путем продевания головы в оставленное свободным от стальных пластин отверстие, выпирали во все стороны света, вспучивая полы одежки буграми и прочими выпуклостями произвольной конфигурации.
Всё это громадье аморфной формы пытались привести в состояние подтянутости стареньким солдатским ремнем с покоробленной бляхою. Длины ремня не всегда хватало, чтобы охватить это часовое чудовище-пугало, поэтому переднюю половину бронежилета подворачивали, сгибая пополам, тогда у пугала вырастала грудь восьмого размера. На ремне обязательно болтался штык-нож, а как же, вдруг нападут, и патроны кончатся. Кроме штык-ножа обязательно должна быть прикреплена фляга в чехле и с биркой, на которой каллиграфическим почерком обязана красоваться фамилия дневального вкупе с воинским(!) званием . Также цеплялся подсумок со снаряженными магазинами.
Ах, ну, как же так! Забыли о противогазе! Он же родименький - тоже обиренный - непременно должен был болтаться.
Само собой бушлат не был новеньким с иголочки. Скорее, он напоминал очень поношенный утиль. Но ничего, как говорится, в условиях Афганистана - покатит.
Ниже - из-под с трудом запахивающихся пол бушлата вниз устремлялись ватники. Ну, и сапоги. Которые обязаны были быть черными, несмотря на то, что все остальное было серым. Но ради порядка, чем ни пожертвуешь, даже ведра ваксы не жаль...
Субботин был не типичным новобранцем.
Нет, так этих мальчишек, попавших по воле судьбы служить в мотострелковую роту, никто тут не называл. Их окликали по-иному. Душара, молодой, один, чмырь, долбоеб,- это далеко не полный и очень смягченный перечень оскорбительных слов и кличек, которыми унижали. Пытались унизить.
Чтобы не уснуть и ускорить время в собственном восприятии, Субботин приспособился размышлять о том, до чего не доходил из-за нехватки времени на гражданке.
Серый пепел или смрад войны густо лепились ко всему живому, будь то зеленая трава или розоватая кожа щек человека. Как не стать серыми сумерками себя самого, как сопротивляться этому смраду, как распознать в сумерках настоящий цвет того или иного встречного, таким размышлениям посвятил время своей смены Субботин...
'Что, собственно, я из себя представляю, и что из себя представляют те, кто меня окружают... Ну, во-первых, все мы, оказавшиеся в солдатах, не рождались солдатами. Доказано задолго до меня, следует принять это за аксиому, то есть не спорить с этим и не искать этому доказательств. Если это так, то Шахтер - дембель на время. Встреться мы пару лет назад или пару лет позже в иной обстановке, иерархия могла выглядеть совсем иначе, и уже я мог, например, оказаться аспирантом, а он студентом-первокурсником. Уже я бы выставлялся знающим и понимающим, он набивал бы шишки. Надо ли мне сейчас столь болезненно воспринимать эту серую обыденность и бороться с ней? Не правильнее ли принять её за временную данность?
Конечно же! Но при этом не стоит и опускаться до скотства. Тем более, что у меня есть чем заинтересовать, скажем, дембелей. Например, я хорошо рисую, помню множество интересных фактов из истории часов... Много ли мне надо, всего-навсего выжить первые месяцы, а там прибудут свежие ростки испытывать себя серым пеплом и смрадом...'
- Эй, Суббота! Ты не заснул на ходу?- показался из палатки командир отделения Крысин,- смари, заснешь, сгинешь в наряде...
'Во-вторых, прибыв сюда с гражданки, все медленно и постепенно преобразовывались и совершенствовались в соответствии с окружающими условиями. Совершенства, конечно не достигали, ведь развитие не может продолжаться линейно, если человек попадает в стрессовую ситуацию. Обязательно будет некоторое отступление. Надо сосредоточиться, чтобы это отступление не привело к провалу в яму или опусканию на дно.
В-третьих, как там у Дарвина? О, Господи, кто бы мог подумать, что я тут вспомню Дарвина, впрочем, Киплинг, например, писал очень даже хорошую лирику и в сумерках...
Н-да, вот тебе и мохнатый шмель на душистый хмель...Итак, Дарвин Дарвином, но спорить с тем, что мы словно условные теоретические организмы ведем тут естественный отбор, взаимодействуя с себе подобными и чуя кожей факторы внешней среды.
В общем, ведем борьбу за существование...Эх, вот опять сапоги покрылись серой пылью, надо бы почистить, а то появится проверяющий, придерется, потом не оберешься наезда со стороны Крысина...- Субботин принялся драить сапоги куском старой бязевой портянки, - из всего надо извлекать положительные моменты или принимать их за данность, тогда легче перенести всю эту несуразность, выпавшую мне на голову...
Говорила мне мама, постарайся избежать армии, подчинись этому недоумку зав кафедрой, а я не слушал маму...Далеко теперь мама, кстати, надо будет написать письмо, неделю уже не писал, всё не успевал...'
Субботину повезло. Очень быстро к нему приклеилась кличка "Суббота". Банальная. Так его называли друзья-одноклассники в школе, так его называли однокурсники в техникуме.
Профессия, которую должен был получить Субботин в процессе обучения в техникуме, в народе называлась и по сей день называется "часовщик". Сам Субботин, конечно же, предпочитал, чтобы его профессию называли "Мастер по изготовлению и ремонту часов", но народную мудрость у нас сложно переломить даже войной и голодомором вкупе с ГУЛАГом и революцией. Вот так же примерно и солдатскую "мудрость" не могли в ту пору переломить ни Уставы, ни трибуналы.
Новобранцев не просто обижали, их били, унижали. Над ними издевались. Количество потерь в результате "деятельности" дедов и дембелей может соперничать с количеством боевых потерь...
Что мог противопоставить Субботин этим порядкам, царящим в роте? Можно было жаловаться, как того просил замполит. Но тогда превращаешься в стукача.
Это было хуже. Именно для своей совести. Объединиться и дать отпор у новобранцев не получалось, слишком они были разрозненны. К тому же в учебных подразделениях им жестко насаждалось, что сержант - командир отделения - непререкаемая личность. А в палатке сержант превращался в обыкновенного деда или дембеля.
Тех, кто жаловался или поступал так, как того требовал Устав, чмырили безжалостно, причем, это находило поддержку и со стороны таких же новобранцев, терпящих или успевших "приспособиться".
'Здравствуй, мама!
Не уверен, что ты сможешь меня понять, хотя ты понимаешь меня всегда, но среди чувств моих сейчас полностью отсутствует ощущение современности себя и происходящего со мной. Я сам, мои поступки, слова, произносимые мной, совершенно не совпадают с тем, какие оценки увиденному и услышанному дает мой разум. Наверное, так себя ощущает подопытный зверек, который вопреки своей воле посажен экспериментатором в непонятные рамки бытия. Вопреки знаниям и опыту, которые я успел получить в этой жизни, я должен подчиняться условиям эксперимента, невольным участником которого я оказался на неизвестный промежуток времени. Отягчающими обстоятельствами для сознания являются те факторы, что я не в состоянии изменить и повлиять на ситуацию и её развитие, поскольку тогда я буду попросту уничтожен как личность...'- скомкав в собственной голове этот ненаписанный листок солдатского письма, Суббота поспешно набросал на листок обычные строки: 'Здравствуй, мама...у меня всё хорошо... Погода не беспокоит... Кормят нас хорошо...'- это было несовременно, но своевременно...
Оставалось терпеть. Терпеть не всегда хватало сил и характера. Частенько парня выручало то, что он знал и чем интересовался с детства. Это были часы. В голове у Субботина была целая энциклопедия часов. Их происхождение, история, марки, биографии часовщиков. Субботин умел их рассказывать. Тем и избегал зачастую наездов.
"На Руси часовщиков особо не баловали уважением и вниманием. Хотя они и не были в изгоях. Так, например, в переписи населения Пскова в 1683 г. часовщики указаны в том же списке, где стрельцы, пушкари, воротники (охрана крепостных ворот)..."- Субботин сидел на табуретке, раскачиваясь, словно маятник, из стороны в сторону, и неторопливо вел рассказ.
Далекая пора старина. Мохом поросло, не видать. Сумерки. Увидим, сказал слепой, услышим, поправил глухой, до всего доживем, утвердил покойник. Время различает слои картины, да только кто их еще разберет, если верхний - сер.
Стриженая неделю назад голова, скуластое лицо сплошь покрытое смесью въевшейся пыли и загара, на горбинке носа обязательная ссадина неустановленного происхождения - по одной из версий, "споткнулся-упал"; гулкая ввиду отсутствия лишних отложений длинная шея, выпирающие на волю даже сквозь хб-шку ключицы; гимнастерка с богатой историей перенесенных испытаний в виде грязи, копоти, жировых плямб, масляных разводов, хлорных пятен и многоразовых стирок, еще большего количества солнечных лучей и сухого ветра; серый же со следами белизны подворотничок, склонный к цветовому слиянию с чугунным оттенком шеи владельца; кисти рук, покрытые цыпками...
И контрастирующий облику человеческий голос...
Его слушали Шахтер и Ростов, дембеля.
- Хорошо рассказывает этот Суббота, мрачные рассказики о часах... - деланно растягивает слова, словно медленно намазывает их икорным маслом на тишину, стряпая бутерброд фразы.
Это Вася Шахтер растянулся на кровати и жеманно смакует свое привилегированное положение дембеля. Над двухметровым гигантом, успевшим набрать недюжинную силу в шахтах Донбасса еще до армии, теперь витает аура авторитета и густой дым кумара от выкуренных сигарет, в которых к табаку были щедро добавлены крупицы чарза.
- Да, шарит...- вторит ему вторая скрипка в дембельском оркестре.
Вовчик - друган и напарник Шахтера. Они почти неразлучны в эти последние недели срока службы, что выдались после осеннего Приказа о демобилизации. Медленно идут эти недели. И для них, и для тех, кто стоит ступенями ниже в этой неуставной иерархии солдатской палатки.
- Меня торкает, особенно, когда курну, так в тему идет...
- Угу...Надо сказать, чтоб его не сильно гнобили. Я хочу, чтоб он мне свои рассказики в дембельский альбом записал. Фото сделаю. Я в Монтане и с часами Сейко-пять, а под фото рассказ о часах...
- Шаришь, я себе тоже хочу...
- Хрен тебе, я первый придумал, мне первому сделает...
- Ладно...
Через неделю Ростов и Шахтер хвастались перед пришедшими в гости земляками из танкового батальона красивой страницей, появившейся в альбоме каждого. Под яркой рекламной открыткой, на которой были изображены наручные часы, красивым почерком было выведено:
"В 1881 году, Кинтаро Хаттори (Kintaro Hattori) открыл магазин часов в Токио, который и заложил основу для современного создания часов в Японии. Эта новая марка была названа Сеикоша (Seikosha). Магазин был прямым предком Корпорации Сейко Токио. Одиннадцать лет спустя, Хаттори открыл фабрику часов с десятью служащими. Спустя два месяца после того, как она начала работать, первая дюжина часов была произведена. В 1895 году началось производство карманных часов. Следуя этой тенденции, компания начала производить будильники в 1899 году, что сопровождалось введением производства настольных и музыкальных часов в 1902 году. В 1912 году, Хаттори начал рассматривать идеи относительно производства японских наручных часов. В следующем году, его компания начала выпускать первые наручные часы марки Сейкоша, и это были первые наручные часы сделанные в Японии. В 1924 году была официально создана марка Сейко. После 43 лет существования в компании были сделаны первые наручные часы Сейко.
С того времени, было сделано много современных продвижений в мире часов. Но в течение всего этого времени марка Сейко оставалась сильной, идущей в ногу со временем компанией в часовой промышленности. В 1956 году, они произвели первое с автоматическим заводом наручные часы, сделанные в Японии. В 1964 году, Сейко выпустил первые в мире кварцевые хронометры и стал официальным представителем Летних Олимпийских Игр в Токио. В 1968 году, они ввели первые в мире кварцевые настенные часы. В следующем году, в 1969, Сейко выпустил первые кварцевые наручные часы. Также в том году, Тиффани & Кo начали продавать Сейкл Астрон 35SQ, которые имели кожаный ремень и в них использовалось желтое золото в 18 карат. В течение следующих нескольких лет Сейко ввел в производство и продажу много мировых новинок, включая первые многофункциональные цифровые часы и первые кварцевые часы с жидкокристаллическим экраном с цифровым показом цифр.
Сейко были представлены как официальная ответственная за измерение времени компания на различных спортивных соревнованиях и событиях. Среди коллекций, предлагаемых Сейко, включают Трессия, Великий Спорт и Элитные Коллекции, которые включают марки Спортура, Арктура и Контура. Большинство часов Сейко разработано таким образом, что они являются водостойкими."
Гости цокали языками, Шахтер и Ростов, довольные произведенным эффектом, улыбались...
Никому не приходило в голову задуматься, уместен ли парень, имеющий такой багаж энциклопедических знаний в голове, на этой картине времени. В сумерках войны и солдатского быта различимы ли эти разноцветные тона! Не слишком ли дорого платим такими жемчужинами-самородками, этим элитным генофондом нации за сиюминутные прихоти, сомнительной пользы.
В складках и лабиринтах развития человеческой цивилизации скрылись факты отношения наших далеких предков к людям, обладающим некими способностями, превосходящими способности обычного человека. Никак не совпадали эти изыски выдающихся индивидов с прямой как стрела потребностью естественного отбора, который требовал в первую очередь, казалось бы, ловкости, сноровки и натренированного тела. Однако многочисленные раскопки археологов подтверждают то, что уже древние люди оберегали таких гениев, добровольно, причем коллективно, брали на себя многие их обязанности, делились добычей, и чтили при жизни, но и после смерти. Так ученых, к примеру, поразил и тронул однажды факт захоронения инвалида, погибшего в результате обвала свода пещеры, в которой он жил, в лепестках цветов. Кто и что заставило соплеменников на сбор такого количества цветов? Это не сиюминутный порыв, не действие идеологической машины государства. Это нечто иное, чего не смогли разгадать остальной мир, остальная вселенная, остальная природа. Это проявление некой человечности, которая гораздо позже была обожествлена. Может, благодаря этому человек и стал царем природы. Но случаются и реверсивные откаты...
'Среди множества изменений, наблюдающихся у живых существ, одни облегчают выживание в борьбе за существование, другие же приводят к тому, что их обладатели гибнут. Концепция 'выживания наиболее приспособленных' представляет собой ядро теории естественного отбора'.
Уроды? Легко нам издали навешивать оценки на прошлое. Хуже у нас обстоит дело с этим, когда ведем речь о настоящем.
Пока суть да дело, война продолжалась. Продолжала и пехота свое нескончаемое тягловое действо: то отправлялись на обеспечение прохода колонны, то навьюченными лезли на горку, чтобы прикрыть другие подразделения, выполняющие свои специфические задачи, то сами становились колонной и отправлялись в какую-нибудь очередную дыру, где опять-таки лезли на гору, ну, и т.д. Вот только при этом всё это происходило в антураже войны. Душманы с каждым днем становились всё более умелыми в этой войне, и пехота несла неизбежные потери.
Субботе война не доставляла удовольствия. Ему было скучно. Вся эта рутина несения службы, наряды, блок-посты, восхождения, спуски, колонны...Оживлялся он только в моменты боевых стычек с душманами. Некий азарт охотника захватывал его в свои лапы, и солдат становился ненасытным хищником, слугой своей снайперской винтовки. Словно часовщик, разглядывающий через специальную лупу секреты механизмов слежки за временем, Субботин выхватывал куски времени при помощи оптического прицела.
Словно твердая рука часовщика, не допускающая дрожи и резких движений при работе с часами, работал Суббота своей правой кистью, приводя в действие спусковой механизм своей винтовки...Редко мазал.
Но чаще приходилось выполнять совсем не кропотливую работу: открывать банки с кашей и тушенкой, вываливать кашу в казан, ставить казан на импровизированный костер, составленный из заполненных бензином консервных банок, кипятить чай, потом оттирать казан и чайник от копоти...
В среду, когда рота возвратилась из колонны, Ростов вызвал Субботина в оружейку.
Суббота успел переодеться, так что выглядел вполне прилично на фоне снующих сослуживцев. Те были еще сплошь покрыты пылью.
Вваливались в оружейку, таща оружие и боеприпасы. Ставили автоматы на отведенные места, диктовали дежурному по роте номера, тот фиксировал сдачу в специальном журнале. Всё это продолжалось не менее получаса, и всё это время Ростов не позволял Субботе реагировать на попытки старослужащих припахать его. А вариантов для этого было достаточно - после колонны все были уставшими, грязными и голодными, так что молодым приходилось наводить порядок, рыскать в поисках сигарет и выполнять множество поручений по мелочам...
Суббота же наслаждался относительным спокойствием. Хотя, его несколько настораживал вызов Ростова. Просто так дембель молодого в оружейку не вызывал. Молодой перебирал в памяти, чем он мог провиниться, за что ему оказана такая 'честь'.
Ростов сидел в углу на ящике и курил. Ящик был низким, поэтому колени дембеля возвышались до уровня груди. Будь вместо ящика кресло-качалка, она была бы более уместна для позы, в которой Ростов предпочел провести ожидание. Всем своим видом он выказывал полное безразличие к окружающей суете, равнодушно смотрел на то, как вбегают бойцы, толкаясь, споря, огрызаясь друг на друга короткими очередями матерных слов. Лишь однажды старослужащий солдат подхватился со своего места, метнулся к молодому Гаврюшкину, схватил его за шиворот, прошипев:
- Стой! Отставить...- Гаврюшкин замер и обмяк, словно слепой котенок в зубах матери, когда она несет его, схватив за холку,- нельзя так разряжать, нельзя так передергивать, сначала отстегни магазин...- Гаврюшкин, придя в себя, понял допущенную оплошность, тихо пролепетал слова благодарности и оправданий, мол, ошибся...
- Бардак!- деланно покачал головой Ростов,- Крыса, ты почему не провел разоружение у парка после спешивания? Что, привык к тому, что этим всегда взводный занимается? Взводный в отпуске, а ты на кой член? Быстро вывел своих на улицу и сделал, как полагается, они же тут перестреляют друг друга! Каждый автомат, понял, каждый проверь...
- Отделение, выходи строиться с оружием!- крикнул Крысин, и дал пинка Гаврюшкину,- урою, урод!- трое молодых бойцов кинулись к выходу. Черпаки и деды продолжили сдачу оружия...
Ростов продолжал задумчиво сидеть в углу на ящике...
Наконец, суета прекратилась. Субботин и Ростов остались в помещении одни.
- Как дела, молодой? - прищурил глаз Ростов.
Суббота неопределенно пожал плечами:
- Да как сказать. Как у молодого...
- Молодец! - засмеялся Вовчик, нестандартно говоришь, а мыслишь неправильно, неверно. Надо искать позитив.
- Пленки не хватает для позитива. Одна серость негативная,- пробубнил Субботин, не понимая в какую сторону гнет разговор Ростов.
- Не ссы, молодой, знай себе одну заповедь: на войне как на войне, тут молодые по выбору мрут, а старые поголовно,- заржал дембель,- не духи завалят, не особисты запалят, так на дембель отправят, а это всё одно солдату смерть...
- Какая же смерть на гражданке?- удивился Суббота рассуждениям Ростова, аж глаза заблестели, словно родник в пустыне серой увидели.
- Так ведь гражданский человек - не солдат.
- А...- печально протянул молодой,- мне еще рано.
- Это да...
Ростов докурил сигарету, швырнул щелчком окурок за шкаф. Резко встал со своего трона и стал расхаживать, громко цокая подковками по бетонному полу. Суббота невольно залюбовался ухоженностью сапог дембеля. Ни одного острого края у подошвы, все сглажено-сточено. Гормошка тоже смотрится не чуждым элементом, а даже отсвечивает шармом. Невольно Суббота сравнил обувь дембеля со своими сапогами. Вот вроде бы из одной кирзы, а поставь рядом, сразу поймешь - не пара...Ростов хлопнул по плечу задумавшегося собеседника, чем вывел того из минутного оцепенения:
- Смотри, Суббота! Теперь я тебе преподам урок о часах,- Ростов снял с левой руки часы,- эти часики я добыл в колонне. Ты должен знать, что в колонне всегда можно раздобыть хорошие часы, афганцы любят и разбираются в часиках. Они, эти духи, хоть и выглядят на первый взгляд чмырями, но во многих вопросах дадут фору всем нам тут оказавшимся.
- Это да, я уже думал над этим,- поддержал беседу Суббота.
- Заметил? Молодец! А вот скажи мне, молодой, как ты вообще смотришь на то, что вытворяем тут мы, люди с высоким гордым званием - Советские солдаты,- шурави, как нас кличут афганцы?
- Ну, я еще не всё видел, и мало знаю, однако, если честно, то мне как-то не по себе, когда вот так мы чужие часы дарим друг другу...- увидев перекосившееся лицо Вовчика, Суббота понял, что сболтнул лишнее и резко смолк.
Ростов расхаживал по бетонному полу оружейного помещения. Зачастил. Потом вдруг резко повернулся к шкафу и кулаком резко нанес удар по дверце. Раздался хруст фанеры, на поверхности появилась вмятина...
- А теперь слушай сюда,- дембель подошел вальяжно к столу для чистки оружия, на котором чернел, поблескивая серебристыми вставками на корпусе, портативный магнитофон.
Такие магнитофоны добывались в колоннах, Ростов же выменял его у дуканщика за партию сгущенки, выменянную в свою очередь у земляка, служащего в хозвзводе, а попросту повара. Бизнес по-солдатски процветал, наталкивая зачастую предприимчивых на преступные идеи как то воровство казенного имущества с целью сдачи его дуканщикам, благо рынок сбыта был практически бездонным - те брали всё.
Ростов нажал кнопку, из динамика послышалось цоканье с шипением,- магнитофонная пленка была явно не первой свежести. Потом пошла запись. На фоне завывания движка БТР-а явственно слышалась стрельба. Суббота услышал знакомые голоса - кричали Ростов, командир взвода, другие сослуживцы его экипажа, сам Суббота...Это была запись случившегося в последней колонне боя.
- Ботва, я Ботва второй! Получил противодействие со стороны бородатых...Как понял...- это взводный докладывал ротному...- и тут же,- всем укрыться в десанте, вести наблюдение и стрелять через щели...Ростов, поработай влево по борту по гребню...
- Понял...выполняю...- и сразу грохот КПВТ.
- Вон-вон они, товарищ лейтенант, немного правее...- кто-то из бойцов, видимо, заметил перемещение духов и пытался скорректировать огонь пулемета.
- Вижу, вижу...- огрызнулся Ростов, и снова загоготал КПВТ,- а-а-а, суки...- снова грохот...
- Да, да, вон один точно готов, я видел, он кувырнулся вниз с камня...
- Бегут, товарищ лейтенант!
- А-а-а, старого хотели упечь...- тонул крик Вовчика в грохоте его пулемета...
Духи устроили засаду на изгибе дороги под Шейхабадом. Стреляли с близких скалистых холмов. Ростову удалось вычислить несколько огневых точек, и КПВТ громогласно заставил эти точки смолкнуть. А может, просто духи не очень качественно подготовились, но в БТР-е тогда казалось, что это случилось именно из-за мастерских действий пулеметчика.
Так показалось Субботину и сейчас, когда он прослушал магнитофонную запись...
* * *
До того, сразу по возвращении из той колонны, Суббота слышал диалог дембелей...
- Слышь, Ростов, а кто тебя так стрелять научил?- ухмылка Шахтера утонула в сизом дыме кумара.
- ...,- спешка с ответом может выдать суету мыслей, что дембелю не положено иметь. Ростов невозмутимо принял кропаль, медленно затянулся, задержал дыхание, выпустил смачную порцию дыма. Потом пустил пару колец, и струйкой выпулил остаток кумара сквозь кольца. Как обычно. И лишь потом, набрав воздуха в легкие, выдал размеренно в потолок палатки, словно не Шахтеру адресуя, а всем от духа, шуршащего в соседнем проходе до особиста в дальнем модуле, а там и до Марса с Сатурном долетит:
- Мой дед в войну мало успел повоевать. Только забрали его на войну, так сразу попал в окружение. И пострелять не успел, потому как им винтовку одну на двоих дали с напарником, а напарника сразу бомбой в клочья. Вместе с винтовкой. А деда взрывом той же бомбы контузило. Очнулся, а над ним фашисты стоят. Зачистка идет по лежачим. Раненых добивают. Живых в плен берут. Мертвые уже свой выбор сделали. Голова гудит у деда, а сердце стучит:"Вставай!"- или душа в груди орет, не разобрал, но поднялся и руки поднял. Так начался дедов позор. Он с мальства не мог терпеть, когда над ним командовать пытались. а тут плен. Концлагерь. Черт знает, каково деду все это вынести стоило. Четыре года. Говорит, еще бы день, и не вынес бы. Но тут америкосы лагерь освободили. Деду в числе других предлагали остаться. Говорит, много осталось. А деду в череп засело, что надо домой вернуться, а до того - с фрицами рассчитаться за перенесенный позор плена. Когда нашим их передали, тут дед и понял, что зря вернулся, лучше бы к америкосам в армию пошел, там бы и рассчитался с немчурой. А тут особисты в рог гнуть стали. И в штрафбат - вину искупать. И тогда дед решил для себя, что жить мало осталось, и надо успеть. В первом же бою так фашистов кромсал, не замечая ран, а точнее через силу, что командир штрафной роты лейтенант Мороз написал на деда наградной. Сразу на Славу! Штрафнику и на Славу, прикинь! Это как же надо было деду выступить? И пропустили, веришь, этот наградной. Хотя в нем чернм по белому лейтенант Мороз и о плене деда написал, и о том, что стажу воинскому всего неделя. Но подвиг дедов описал - тоже. Простыми словами: "Отражая атаку врага, проявил мужество, уничтожил фашистов, проникших в окоп, был ранен. Но из боя не вышел. В контратаке ворвался во вражескую траншею и убил нескольких фашистов, при этом был ранен осколком гранаты. Внес вклад в успех подразделения. Достоин."- и вот, прикинь, особисты пропустили. И дед получил свой орден.
- Ну, Ростов, тебе это не грозит. Тебя особисты и домой-то не пускают, а ты еще орден хочешь...- Шахтер бил по живому, но знал, что Ростов не обидится. Слишком много они вместе тут испытать успели... Они не были художниками, они не хотели уничтожать прошлые слои своей службы. Они помнят о них и сейчас. и до самой смерти не забудут. С ними Бог. Но не Марс. И не Сатурн.
* * *
'Главным результатом эволюции является совершенствование приспособленности организмов к условиям обитания, что влечет за собой совершенствование их организации. В результате действия естественного отбора сохраняются особи с полезными для их процветания признаками'- вставила память Субботы ремарку в диалог...
- Вот. Теперь ты понимаешь, почему я имею право. Да, ты много читал и еще прочтешь, да, я был двоечником в школе, да, я не читал бумажных книжек. Но я очень хотел читать,- у моей мамки не было денег на книги, ей некогда было заниматься мной и моим воспитанием, потому что она ни свет ни заря бежала на совхозную ферму, дойка начиналась в четыре утра, потом дневная, потом вечерняя дойка...
Я редко заставал её дома, она - меня. Меня воспитывала улица. Я научился драться. Я умею добывать деньги и еду. Мне это пригодилось тут.
Но я очень хотел учиться. Поэтому я уважаю таких как ты. Поэтому, слышишь, Суббота, я тебе обещаю, что всё, что я делаю тут - граблю бурбухайки, убиваю духов, сдаю товар и курю чарз,- всё это останется тут.
С собой я возьму память о погибших пацанах, твои рассказы о часах и времени, и я обязательно, слышишь, слово даю, обязательно после армии поступлю в институт. Ты веришь мне?...
- Верю...- прошептал Суббота.
- А зря!- засмеялся Ростов,- я буду стараться, но вряд ли...- помолчав...-
Однако, я всегда буду помнить твои рассказы о времени как светлое цветное пятно в этом мраке и подлости, которыми напичкана моя жизнь. Спасибо войне за добычу!- загоготал вдруг не в тему Ростов, словно желая подавить в себе вырвавшуюся искренность...Да и в чем, каких фразах он был искренним, догадайся...
Дембель явно был в хорошем настроении, видимо, помимо часов "дорожный контрол" принес неплохую добычу.
- Но, Суббота, слухай сюда. Надо уметь отличить настоящие японские часики от подделки.
Первое, надо проверить стекло,- с этими словами Ростов выхватил сигарету изо рта и погасил ее на стекле часов,- смотри, на стеклышке не осталось ничего. Это говорит о чем? Это говорит о том, что стекло настоящее, не пластик...
А теперь испытаем на прочность, действительно ли они противоударные,- Ростов с размаху метнул часы о бетонную стенку ружейки, часы отскочили от бетона и упали к ногам дембеля, тот приложился к ним еще и каблуком сапога...
После этого Ростов поднял часы и поднес их к уху Субботина. Субботин услышал мерное тиканье.
- Идут?
- Да, идут...
Это говорит о том, что часы сделаны в Японии, настоящие... Бери, носи. Это мой подарок тебе...
- Спасибо!- Субботин явно не ожидал такого поворота...
Он взял часы, внимательно осмотрел их. Часы были не новые, но даже пройдя экзекуцию с проверкой, выглядели хорошо. Только на замке браслета осталась канавка от удара подковы каблука...
- Все же я не совсем согласен, что это гарантия того, что часы оригинал фирмы, а не подделка,- проговорил он, почесывая свой стриженный затылок.
- Да ладно, не пруди...- Ростов пытался выдать нечто похожее на чечетку.
- В мастерскую, где я проходил практику, однажды какой-то дипломат принес дорогущие часы, которые привез из Японии. Утверждал, что там купил в приличном магазине. Но они остановились, сломались. После осмотра и разборки выяснилось, что это была подделка. Китайцы начали активно штамповать, Тайвань тоже не отстает. Количество подделок велико даже в странах, где производятся часы...
Ростов нервно курил... Потом он обратился к Субботину:
- Слушай, я себе крутые часы на дембель сделал. Бача клялся, что настоящая фирмА. Кучу афошек отвалил. Проверишь?
- Ну, я ж не эксперт...
- Да ладно! Я этого дуканщика урою, если он мне туфту впарил...Тебе что нужно для осмотра?
- Ну, чтоб светло было, и хорошо бы лупу или карманную линзу типа "Часовщик"...
- Будет тебе линза...
В роте у Субботы объявился земляк. Перевели из разведки здоровенного под стать Шахтеру детину. Характером вот только не вышел здоровяк. Не мог дать сдачи обидчику. То ли воспитывался у маменьки под боком, то ли боялся угодить под трибунал из-за сломанной челюсти того, кто наезжал. Но как-то скатывался парень в самый конец иерархической цепочки солдатской палатки. Вот встретились они однажды с Субботой в одной ночной смене на горке. Никто не мешал разговору.
- Слушай, Череп, ты почему такой мягкотелый, тебе самому не противно,- наступил на мозоль земляку Суббота.
- Да ладно тебе...
- Не, ну, что ладно-то. Тебя уже чморит самый последний хлюпик Гаврюшкин.
- Да понимаю я всё. Злюсь на себя. А вот как дойдет дело до драки, как представлю, что покалечу я его одним ударом, и сидеть мне в дисбате...Мать жалко.
- Лучше в дисбате, чем так вот опускать себя.
Земляки помолчали. В ночной тишине ничто не насторожило слух. Только густой ночной воздух, терпко ворочался во сне, словно расправлял затекшие конечности, и казалось, что слышится его густое дыхание. Сверху таращились звезды. Им-то что не таращиться. Им и время не помеха. Столько световых лет пространства до них. Им ли выражать эмоции от увиденного на земле. Им ли задавать вопросы. Не им. Нам...
Череп искоса посмотрел в сторону Субботина. Пару раз дернулся, не решаясь задать тому вопрос. Потом все же слова протянулись змейкой сквозь толщу тьмы:
- Мне бы Крысина чем-нибудь задобрить. Может, станет меньше гнобить, а там я и сам уверенней стану...- спеша опередить недоверчивую усмешку Субботы,- Нет, вправду, у меня уже так бывало в школе. Мне толчок нужен, потом я уже срываюсь, и тогда меня уже ничто не тормозит...
- Заладил, уже-уже... Эх, никто и ничто нас в жизни не тормозит, кроме нас самих...- чего он хочет, Крысин-то?
- Да вот всё требует с меня, чтобы я с колонны часы родил, ему-то на броне не получается оставаться, сам знаешь, он всегда на горки уходит, или взводный на броне
сечет, не разрешает шмонать на бакшиш...
- Да-а...А по виду и не скажешь, что он так по такой мелочи убивается, на вид боевой сержант, хорошо в горку прет, я не успеваю, да и рассказывает складно и понятно, что и как делать надо...
- Это он к тебе так относится, потому что ему Шахтер пригрозил урыть, если тебя гнобить станет, я слышал, как раз в палатке прибирался, когда у них разговор был...
- Эх, Череп, хороший ты парень. Так уж и быть, на, держи, отдай Крысину...- Суббота снял со своей руки часы и протянул их Черепу,- хороший бакшиш получится, качественный экземпляр, точно тебе говорю...Сейко пять.
- Суббота, братан,- начал мямлить Череп,- спасибо, я тебе обязательно верну должок...
- Пустое, ты человеком скорей становись,- хмыкнул Субботин,- пойдем дальше службу служить...
Через пару дней после возвращения роты в полк..
- Слышь, Шахта, кто мог особисту настучать на меня?- обратился к напарнику Ростов.
- С чего ты взял?- затянулся заряженной беломориной Вася.
- Да не я взял, а меня сегодня взял за жабры в парке майор из особого отдела. Спрашивал о часах, что я взял месяц назад в колонне...
- Кто знал?
- Никто. Я их у водилы автобуса отнял, помнишь, тот 'Мерседес' раскрашенный со шкурами коровьими на крыше? Я один был в салоне, остальные лазали снаружи...
- Может, пожаловался хадовцам, а те вышли на особистов?
- Из-за каких-то часов?
- Разведчики рассказывали, что их так тягали из-за заваленного по ошибке якобы мирного духа...
- Так то ж за убийство. А тут часы ношеные.
- Хорошие хоть, покаж...
- Да нет их у меня.
- Да ладно, ты че, меня за стукача шугаешься,- заржал Шахтер.
- Не, не шугаюсь, у меня на тебя столько компромата есть, что ты на меня не посмеешь стучать,- в тон другу хихикнул Вовчик.
- Так засвети часики...
- Я их Субботе в бакшиш дал.
- Субботе? Ну, и чего ж ты теперь удивляешься? Суббота на тебя и стуканул чекисту.
- Не, Суббота не мог.
- Почему это...
- Да шарит он, не мог он на меня стучать.
- Я бы проверил...
- Не, я ему верю, он мне одно дело пообещал сделать, надо только в следующей колонне в Кабуле линзу достать. Да и особист как-то расплывчато спрашивал, словно наметки у него только, ничего конкретного...
- Поживем-увидим...
- А когда колонна, не слышно?
- Ротный говорил, через два дня...
* * *
Субботин не успел провести обследование часов, принадлежавших Ростову. Через несколько дней его привезли в полк из колонны мертвым.
В тот день не задалось с самого утра. Только первые коробочки прошли КПП, как сразу случился подрыв. В голове колонны засуетились танкисты, меняя трак у танка, саперы пытались найти еще что-то, скрытое под землей.
- Бардак,- снял шлемофон Ростов. Он сидел на краю командирского люка, согнав оттуда Крысина, - при Рохлине колонна полка доходила до Кабула и возвращалась обратно засветло, и ни одна духовская сука не смела нарушить наше спокойствие. Потому что шарил комполка, потому что боялись и уважали.
Если б кто-то пукнул без разрешения, сразу команда 'море огня!'- и нет того, кто пукнул, и кишлака нет, и не распускали сопли по поводу гуманности...- сплюнув, стрелок вылез из командирского люка и направился к люку десанта, чтобы занять свое место за КПВТ,- вот вам и гуманность, сто метров от КПП - и уже труп...
Провозившись полчаса, танкисты так и не смогли привести танк в боеспособное состояние, из парка прибыл другой танк, и наконец, колонна продолжила движение.
Стопорились и еще несколько раз.
То у подбитых 'Ураганов' напоролся на фугас 'Камаз'. Рвануло под задним колесом, так колесо взметнулось в небушко метров на тридцать.
То Замок сообщил, что его обстреляли, пришлось возвращаться и прикрывать работу ремроты, а колонне - ждать пока закончится эта кутерьма.
К месту, где случился бой, записанный на пленку, подобрались уже во втором часу.
Отделение, в составе которого был Субботин, обстреляли духи, пытавшиеся выбить с господствующей высотки шурави, препятствующих нападению на колонну.
Все произошло именно в том месте, где ранее Ростов сделал магнитофонную запись боя. Но на этот раз банда душманов подготовилась к нападению более основательно. Духи приготовили гранатомет и заложили фугас, взрыв которого и планировался началом уничтожения шурави. Однако, на этот раз командир взвода выставил на холм звено наблюдателей в числе которых был и Суббота. Молодой снайпер показал себя в этом бою во всей красе. Терпение и выдержка часовщика и меткий глаз позволили ему вычислить нескольких душманов. Выстрелы были точными. Но духам удалось обойти справа позицию Субботы - там дрогнул Крысин. Он банально заснул, разнежившись на солнышке после съеденной банки тушенки. А когда его разбудили выстрелы, то испугался, увидев духов совсем близко. Те обошли его, не заметив.
Как рассказывали потом бойцы-свидетели, Крысин бросил свою позицию и убежал в сторону дороги.
Субботин же не ожидал появления духов с того склона холма, поскольку считал крысина надежным напарником - дед всё-таки...
Граната, пущенная духами из гранатомета, разорвалась прямо перед Субботиным. Его вынесли к БТР-у на плащпалатке. Ростов пинками гнал Крысина на помощь бойцам, несущим Субботина.
Часовщик был еще жив. Он умер в дороге...
Бывает ли цвет у памяти?
Спросив себя о чем-то, ты уже стал другим. За мгновение до этого вопроса тебе казалось, что окружающий тебя мир не содержит загадок, он понятен и доступен тебе без лишних вопросов и рассуждений. Но задавшись вопросом, ты вдруг видишь, что все вокруг изменилось: цветущая веточка вербы, вода в ручье, журчащем у корней дерева, утренняя дымка тумана, легкие на подъем облака, ветер, перелетная птица, её прощальный крик, свод осени - предзимнее небо, а позже и сама зима, глаза и волосы новорожденного, колыбельная песня матери, поминальные отпевания, летнее солнце, отраженное в лужах после сильного ливня...Остановите меня, это перечисление может быть бесконечным. Всё это серый цвет.
Так ли уж плоха моя память, если астрологи приписывают серому цвету символы злости и подлости, отгороженности от мира и мировой же рутины.
- Серый!- видать, хотел воскликнуть гений, но подчиняясь принципам этикета поэзии, не позволяющей называть вещи своими именами, обреченно пролепетал,- суета сует...
Бородатый,- да-да, цвет бороды не стоит уточнять, догадаетесь легко - звездочет Фалес, наверное, твердил в шатре своему визирю, принимающему горячие ванны в тазу, что серый цвет - это скрытность, это усталость. От чего уставали визири, оттого же уставали и грязные нищенствующие бродяги. Все уставали от жизни. Значит, серый цвет - это наша жизнь, о великий ученый муж, доказавший свою знаменитую теорему о свойствах параллельных прямых, пересекающих пути иных множеств точек?
Скажи, ответь мне, нравится ли тебе серый цвет, нравится ли тебе сама жизнь? Ведь серый цвет, утверждают художники, рождается от смешения равных количеств красного, зеленого и синего. Надо ли мне напоминать тебе, с чем могут ассоциироваться эти цвета? Сама бесконечность устанет от продолжительности этого перечисления. Она сама - бесконечность - того же цвета - серого. Не веришь, проверь. Пройди её от начала до конца. Тщетны твои поиски доказательств обратного.
Ты не можешь понять, почему это так, почему ты не заметил, что весь мир сер? Или ты смирился с этим, не найдя тому опровержения, и лишь одно беспокоит тебя: ты не понимаешь, нравится ли тебе этот цвет? Ты не виноват. Ты просто устал. Твое непонимание - первый признак этого.
Иди к тем, кто может избавить тебя от усталости. Кто это? Все дороги ведут ныне уставших в Париж. Там непонятные французы творят над миром свои легкие эксперименты под специально созданной для этого Башней. Вавилонскую не достроили, а эту смогли - это им так кажется. Они и сейчас пытаются её достраивать - эту свою Башню. Увешивают её лампочками - красными, зелеными, синими; овивают цветами - красными, зелеными, синими...Увы и ах. Не помогает. Башня как была, так и остается серой. И этот цвет у французов выражает покаяние и раскаяние, отчего они очень печальны в душе.
Они пытаются скрыть эту свою печаль в изысках моды. Но куда моде без серого? Если он в центре всех цветов. Он в центре всей бесконечности. Он в центре человечности. Без него нет её - этой самой человечности. И быть не может без человечности, а значит, и без серого, печалей и раскаяния.
Уйди от мирского в церковь! Но и там ты встретишь серый - цвет смерти. То, к чему стремится тело всю свою жизнь. И там же ты обнаружишь, что серый - это и цвет бессмертия души. Помнишь того чудного дневального? Того Часовщика, который спешил понять себя и окружающую его подлость? На нем тоже не оставалось пятна, отличного от серого. Серое на Востоке? Это же его одежды стали так похожи на одежды из неотбеленного Холста. Спорят о сером церкви: одни утверждают, что он цвет нищих и убогих, но блаженных этой нищетой и убожеством, другие воспринимают его как окраску рукотворного зла и несчастий.
Беги от ветхих заветов к Европе средних веков! Там уже появились джентльмены. Они спешно присвоили себе этот цвет. Всё их высшее общество провозгласило его своим. Они даже присвоили ему высокий чин - они нарекли серый 'цветом мудрости'. О, как бессмертно чиновничество, примазавшееся к джентльменству! Их костюмчики серы!
А кто это крадется, не Пьер ли Безухов? Ах, это он спешит тайно к приобщению к таинствам масонской ложи! И весь в сером, прикинь!
Помнишь, я говорил тебе о маленьком художнике? Он вырос. Но он китаец. Испробовав все способы не смешивать слои, он понял, что просто надо рисовать всё при помощи одного цвета. Надо ли мне уточнять, что это серый?
Вот что он сказал о своем Пути в творчестве:
'Даже если мы попытаемся увидеть Путь, то увидеть его нельзя. В этом отношении его можно описать как 'смутный и бесформенный'. Даже если мы попытаемся услышать Путь, то услышать его нельзя. В этом отношении его можно описать как 'неслышимо невнятный'. Даже если мы попытаемся ухватить его, то прикоснуться к нему нельзя. В этом отношении его можно описать как 'предельно малый'. В этих трех аспектах Путь неизмерим. И эти три аспекта сливаются в один. (То есть Путь может быть представлен лишь как смутное, туманное, неизмеримое Одно). Путь абсолютно неясный, абсолютно смутный. Абсолютно неясный, абсолютно смутный и все, же посреди него есть (невнятный и неясный) знак (знак Нечто). Абсолютно смутное, абсолютно неясное, и все же там есть Нечто.'
Я устал, дальше иди сам. Ищи и найдешь много интересного о сером. Там обязательно будут и 'серые мышки', но и 'серые кардиналы'. Не забудь, что серый не однороден, в нем есть светло-серый, средне-серый, и темно-серый...
Я же обычный серый человек. Я лишь попытаюсь реабилитировать свою память, сославшись на утверждение, что временный аспект серого - настоящее.
* * *
Через пару дней после смерти Часовщика Ростов позвал Крысина. Крысин был на тот момент "дедом". Все происходило в палатке первого взвода.
- Часы покажи...- Ростов нервно курил. Курил странно. В руке он держал бычок. И не мог никак решиться выбросить его. То сминал огонек, то плевал на него, то щелкал зажигалкой и пытался раскурить остаток сигареты.
- Зачем?- Крысин поперхнулся собственным голосом. Закашлялся. Но кашель не затушевал смятения хозяина.
- Интересуюсь...- Ростов в конце концов обронил пелёк себе под ноги и растер остатки сигареты сапогом. Теперь руки стали судорожно искать удобное для себя пристанище. На миг угомонились в карманах брюк.
- Это мои часы, я их в колонне взял...- рука Крысина непроизвольно спряталась за спину, а вот глазам не удалось улизнуть от взгляда Ростова. Так и замерли они друг против друга. Глаза в глаза.
- Покажи...- беззвучно изобразили губы Ростова.
- На, смотри...- Крысин снял часы и положил на табуретку.
В отсвете лампочки на замке браслета четко была видна канавка... Ростов бил Крысина до тех пор, пока тот не потерял сознание. Шахтер с трудом смог остановить Ростова. Крысин выжил. Но остался без селезенки. Ростова судили. Во время перерыва в заседании суда ему удалось отдать мне часы, которые он купил себе на дембель и которые не успел осмотреть Суббота. Больше мы не виделись. Часы я сохранил. Стрелки на них замерли, показывая время гибели Субботы. Стоят уже четверть века. Я их не тороплю. Не вправе. А часы храню. Может, удастся вернуть хозяину...