“Вьётся по ветру Весёлый Роджер,
Люди Флинта песенку поют…” (П. Коган)
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Не читал о себе я ни в Ветхом, ни в Новом Заветах,
В манускриптах шумерских не видел я слова “пират”.
Только в петлях намыленных на королевских корветах,
Как гирлянды на праздничной ёлке, болтался наш брат.
И в угаре хмельном, проиграв душу дьяволу в кости,
Флибустьер, просолённый от кончика носа до пят,
Среди площади шумной всходил на помост, как на мостик,
На котором был вздёрнут на дыбу он или распят.
Ну, казалось б, зачем мне такая печальная участь,
Не велик ли мне будет кровавый наряд бунтаря ?
Ведь надёжней хлебать чечевицу, изжогою мучась,
И соседскую дочку щипать за корму втихаря.
Миг удачи короче ста лет тишины и покоя,
Но боюсь, что друзья и потомки меня не поймут,
Если кто-то мне челюсти стиснет хозяйской рукою
И на шею мне вместо верёвки наденет хомут.
Пусть судьба обещает громады заоблачных башен,
Но владыке морей будет тесен баронский удел,
Треугольник Бермудский, что трусами столь приукрашен,
Я в штаны пифагоровы собственноручно надел.
Пусть волною разбавлена рома последняя пинта,
Неподатлив озябшим рукам захмелевший штурвал,
Но, обнявшись, ту самую песню поют люди Флинта,
Что когда-то про них молодой трубадур напевал.
И как прежде, нанизан норд-ост на бугшприт бригантины,
И как прежде, к удаче своей мы бредём наугад.
И не слышно дремотной икоты и чавканья тины,
Коль хрустит в абордажных объятьях упрямец-фрегат.
И когда моё тело оставят последние силы,
Когда сгину в пучине я, днище себе пропоров,
На бескрайнем просторе моей безымянной могилы
Четырьмя лепестками распустится роза ветров…
1985 г.