И поздно радоваться и,
быть может, поздно плакать...
Лишь плакать, хохоча, и хохотать до слез.
Я слышу горб. Ко мне вопрос прирос.
Я бородой козлиною оброс.
Я в ноги врос. Я рос – я ос– я "эс"
напоминаю абрисом своим.
Я горб даю погладить и полапать.
Я грозди ягод вскинул на рога.
Я позабыл, где храм и где трактир –
и, что же есть комедия, Сатир?
и, в чем же есть трагедия, Сатир?
Я спутник толстобрюхих алкашей,
наперсник девок пьяных вдрабадан.
Я в грудь стучу, как лупят в барабан,
и рокочу всей шкурою козлиной,
и флейту жму, и выпускаю длинный
визгливый звук, похожий на кукан.
И на кукане ходит хоровод
и пьет и льет мясистая порода.
И, что же есть комедия, народ?
И, в чем же есть трагедия народа?
...Смотри, смешно, мы все идем вперед,
комедия, мы все идем по кругу,
И трезвый фан в кругу своих забот –
что пьяный фавн, кружащийся по лугу...
...Смотри, смешно, сюда ведут дитя,
комедия, веселенькая штука,
я вновь ее увижу час спустя,
она повиснет на руке у внука...
О, шире круг, поскольку дело швах!
В чем наша цель, не знает царь природы.
Меж тем – и ах! – проходят наши годы
в хмельных целенаправленных трудах.
И все страшней, все шире, все быстрей,
И дудка воет, как над мертвым сука:
лишь мертвый выпадает из цепей,
а лица веселей и веселей.
Но, Боже мой, какая мука...
Вот в трезвом опьянении ума
бредет старик, заглядывая в лица,
по голой ляжке хлопает сума,
он позабыл, куда ему крутиться.
Он смотрит так, как будто виноват,
он спрашивает, словно трет до дыр:
– Так в чем твоя комедия, Сатир?
– А в чем твоя трагедия, Сократ?