Пустая сцена. Лишь по краям, разделенные пространством, стоят два гроба с горящими у изголовья свечами.
На сцену выходит молодой человек в сером костюме от Армани и закуривает сигарету.
молодой человек:
Самое важное - это пощекотать корень языка павлиньим пером и выблевать всю мУку. Стать полым и легким, как мертвый Гамлет. Отбросить все клички, как заученную наизусть таблицу умножения. Лечь с ней, с мертвой Офелией, в гроб, как в постель.
Появляется Офелия в вечернем платье. Она не бледна, она прекрасна и чуть печальна. У нее короткая стрижка, маленькие сережки в ушах, на ногах - босоножки цвета бамбука. Она и молодой человек, молча, каждый свой, сдвигают гробы и свечи друг к другу. Оба, мертвые и легкие, затерявшиеся в мире, произносят перед тем как лечь в них:
Гамлет:
Офелия!
Как измученные дети сдерживают в горле комок из слез,
Мы сдерживали подступающую к сердцу ласку.
Мы увлеклись игрою в домино, где выигрыш - безумие и смерть,
А знаки ласки, как символы друидов, нам были непонятны и темны.
Я проглядел, завороженный действием безумным,
Зачатки начинаний для объятий
И прелести твоей неумолимой свод.
Как исполнительный воитель, возгромоздить смогу
Косноязычный монолог о поцелуе.
Воспев бессилие пред вероломством дяди,
Сейчас я воспою бессилье губ своих,
Беспомощность не ставших правдою объятий,
Избегнувших самих себя.
Я, не узнавший прелести касанья щек,
Друг к другу жмущихся так,
Что ямочки улыбок сливаются друг с другом
Как близнецы.
О том, что правильнее сравнивать небесные светила со свойствами того,
Кого мы обожаем.
Не лик ее луне подобен, а луна подобна ее лику.
Учителя, нас научившие читать писанье,
Забыли научить нас азбуке прикосновений...
Горация прочтя, я не прочел тебя!
Я, юный старец, больше не скрываю
Под покрывалами дихотомий
Всю немощь сердца, ищущего схватки.
Тогда - в отмщенье, а теперь - лишь в радость.
И в темноту, похожую на саван погребальный,
Расшитый вышивальщиком-астрологом:
Луной, скопленьем звезд...
Я в эту темноту протягиваю руки!
Чтоб нежность взять, прижать и раствориться,
Растаять в ней, как яд в вине...
Офелия! Здесь! Здесь, где нет
Ни рук, ни губ, ни щек,
Мне вдруг гортань щекочет ласка!
Офелия:
Мой милый Гамлет!
Мы разлучены давно,
Отлучены безумьем друг от друга.
Мы не сумели мекками друг другу стать тогда,
И небо наложило епитимью на наш союз.
Та ласка, что гортань тебе щекочет - призрак,
Как твой отец, к тебе пришедший.
Теперь остались лишь слова, исполненные тяготенья,
Как был исполнен смерти ты на скалах Эльсинора.
Давай, как птиц из клеток, выпустим мы их.
Признанья здесь, где мы сейчас,
Уже не могут зазвучать как обещанья,
Что голова твоя пребудет на моих коленях,
И руки, не узнавшие тебя, не прикоснутся к этой голове,
Перебирая волосы твои и гладя их в беспамятстве открытья,
Ища велительные клички: мальчик мой, тигренок, мое солнце...
Не знаю я кого, но ты благодари,
Что не молчание, а шепот был нам дан!
И можно вспоминать, что нареченной я была когда-то,
И ты когда-то был.
Мы, утонувшие во мраке, будем говорить о ложе,
О слиянье, о пробуждениях, не знающих числа…
Гамлет:
Да! Да! Благодарю…. За шепот тот,
Который не прервется поцелуем…
Скажи, а разве вечное желанье быть ласкать
И быть обласканным, не есть сама ли ласка?!
Не это ль та овчинка, о которой мы не знали?
Что выделки безумья твоего
И призрачной моей кончины стоит?!
Офелия:
Да, Гамлет мой! О, если б раньше мне узнать,
Что ласка - не движенье рук, а свойство вечности,
Что следует за смертью.
Что ночь - не время суток, а время года, взорванное на куски
Горячим ядом солнца…
Тогда бы я ушла в ту смерть, как в монастырь,
Чтоб ждать как чуда явленья шепота и нежности,
Что саваном укроет нас, умерших,
И баюкает как маленьких детей:
Спокойных в радостном сиротстве,
Оставленных на произвол друг другу,
И в смерти затерявшихся, как в нОчи,
В гробах, что служат нам постелями навеки.
Шепчи же, Гамлет мой, всю ласку влей в слова,
Залей меня, как воском, извилистым и с придыханьем монологом.
О том, как ты влюблен, как жаждешь, как бессилен…
Мой милый, приласкай меня мечтой,
И я тебе откликнусь...
Гамлет шепчет что-то. Что именно - не разобрать, и занавес спускается над царством их сердечных тайн.
(Yuliy Davidov, http://koldunu.narod.ru)