Действующие лица:
1. Гамлет
2. Полоний
3. Цезарь
4. диктор в телевизоре
5. диспетчер службы гусей
6. люди в белых халатах (ЛБХ, ед.ч. - ЧБХ)
7. Клеопатра
8. Штирлиц
9. Гитлер
10. гуси
11. патриарх Алексий
Примечание.
· Коллективные персонажи (ЛБХ, гуси) отражают веру автора в то, что эгрегор обладает сознанием. В театре марионеток члены коллектива висят на одной руке (на разных нитях), в театре петрушек - надеты на разные пальцы одной ладони. Этого вполне достаточно для осмысленного ими управления.
· Дуализм Гамлета и Полония, по-видимому, является скрытым выраженем выбора между аскезой и экстазом; в реальности, правда, все было наоборот (Гамлет в обличье, близком к материнскому, воплотил для меня аскетическое делание, а Полоний - экстаз), но это не меняет дела.
· Дуализм Штирлица и Гитлера возник для меня как способ политкорректно спеть песню "Агаты Кристи" "Снайпер" - фразу "я знаю, ты - Гитлер" я в присутствии брата демонстративно заглушал своим "я знаю, ты - Штирлиц!"; эта пара мучила меня полгода и, наконец, разрешилась. К слову, между данными соционическими типами существует строгое супер-эго (взаимная зависть). Штирлиц способен на сотрудничество, но не на понимание, Гитлер - наоборот; я же (проверено) способен испытывать почти что любовь и к тем, и к другим.
· Клеопатра - инверсионный женский тип, настолько укорененный в собственном "Me", что даже встроенный трагизм не выводит ее из замкнутого круга.
· Цезарь в пьесе для мебели. Смысл его существования остается тайной для меня самого. Возможно, что его паранойя происходит как раз из сознания собственной вторичности, "втулки между рабочими деталями".
· Саундтреком (если сценарий кукольного спектакля дорастет до сценария фильма) брать различные песни "Агаты Кристи". Две из них явно указаны в тексте, выбор остальных отдается на волю режиссера.
· P.S. Разумеется, тут явное подражание "Уездному городу N". Это тем хуже, что не отслежено автором сразу.
· P.P.S. Ну, и, конечно, следы из более ранних произведений данного автора. Это не цитаты. Это все так вместе собралось.
Акт первый. Вечер. Луна в первой четверти. Комната с белым потолком. Свет выключен. Окно распахнуто. Тюлевые занавески колышутся на ветру. У окна стоит Гамлет в лакированных сапогах с блестящими клепками. Левым сапогом он опирается на низкий подоконник.
Гамлет.
Я видел влево. Я жевал назад.
Я ползал и царапал, мама мия!
Печаль светла. Каир. Исламабад.
Алма-Ата. Утрехт. Шизофрения.
Махать платками. Суп варить с котом
В надежде стать сильнее или краше.
Вы знаете, как плавится бетон,
Когда на нем полсотни опоздавших?
Полоний (входя).
Не знаю. Я не воин и не царь,
И не служил кондуктором в трамвае.
А ты пошел, сготовил бы лапши.
Гамлет.
А может, каши?
Полоний.
Каши ты не сваришь.
Свидетель Бог, тебя нельзя пускать
Туда, где есть простор эксперименту.
Гамлет.
Я теоретик.
Полоний.
Ленин, но не Леннон,
Поскольку на гитаре не игрец.
Поставь хотя бы чайник, пить охота,
А я весь день мотался по делам.
Гамлет.
Давно поставил. Глянь, он закипает?
Полоний тяжело вздыхает и идет на кухню. Слышно неразборчивое ворчание, шипение испаряющейся воды с характерной атакой в начале и умиротворенным плеском в конце.
Гамлет.
А я - предатель. Видел всех в гробах.
Они не пахли, но, увы, фонили.
Обрыв. Заледеневший звездный Бах -
Мой Баден-Баден. Свет. Шизофрения.
Акт второй. Гамлет и Полоний сидят на кухне и пьют чай за круглым столиком без скатерти, покрытым пятнами, царапинами и щербинами. В центре стола в роли вазы - стопка гренок на блюдце в горошек.
Полоний.
Когда король ушел за молоком,
Он говорил: не открывай чужому,
Не верь данайцам, снам и НТВ,
Не пей сырой воды и алкоголя.
Сказал - у королевства есть враги,
Способные прикинуться друзьями,
Столбами, пылью, истиной в вине,
Любимыми глазами... или носом.
Но жизнь другому учит, брат.
Гамлет.
Чему?
Полоний.
Бояться лишь того, что ежедневно.
Враги? Война? Пустяк. Опасней те,
Которым ты не вправе дать по морде.
Гамлет.
Сейчас меня начнешь ты упрекать,
Что я стучу ночами на машинке,
Мешая спать, ломая твой режим,
Ломая кайф, как Клинтон Тегерану.
Но, посуди - ведь сам ты человек?
Полоний.
Допустим.
Гамлет.
И ты дышишь кислородом,
Иначе бы ты был совсем другим.
Полоний.
Иначе б сдох.
Гамлет.
Вот сущность человека.
Однако же тебя ведет инстинкт -
Полоний ты, и хочешь им остаться.
А я таков, что должен бить стекло,
Ходить в походы, петь в открытый космос
И сочинять рассказы по ночам
О том, что больно и переполняет.
Полоний.
А ты в последнем твердо убежден?
Как только обезьяна слезла с ветки -
Искала всюду фрукты и плоды
И не нашла, как негр на Украине.
И что же? Стала землю ковырять.
Всеядность - основной урок прогресса.
Гамлет (пытаясь налить еще, заглядывая в чайник и обнаруживая его пустым).
Путь в зоопарк, в котором все равны,
Защита слабых, рода вырожденье.
Великий Хайде...
Полоний.
Хайдеггер нацист!
Гамлет.
Тогда и я; и ты, наверно, тоже.
Как Архимед, чертивший на песке,
Он был; философ - вне войны и мира.
Скажи, когда весной приходит март,
И по весне бушуют киноманы,
Орут ночами "Пачку сигарет",
Не помня ни единого аккорда,
Стучатся в дверь и требуют пожрать,
И пишут на стене, что Цой не умер,
Скажи мне - разве должен отвечать
За эту молодежь великий Виктор?
Полоний.
Не знаю, что ты в Викторе нашел:
Будь проще - за тобою ломанутся.
Для юных сих он был неотразим
Ударной силой, скупостью мотива,
Возможностью почувствовать себя
Героем и борцом за то, что надо.
А я, к примеру, слушаю Pink Floyd.
"Кирпич в стене" - вот истинная мудрость,
Не говоря уже о мастерстве.
Тяжелые частые удары в дверь.
Полоний (встает).
Кого еще нам дарит эта полночь?
Цезарь (из-за двери).
Откройте! Я изранен и в пыли,
Они мне угрожали пистолетом...
Полоний открывает дверь, вваливается Цезарь в белой тоге, край которой действительно изрядно испачкан. Он испуганно озирается, моргает от яркого света, потом, опомнившись, двумя руками захлопывает дверь. Полоний, перегибаясь через него, поворачивает ключ.
Гамлет.
Я знаю, ты, конечно, хочешь пить...
Снова заглядывает в чайник, спохватывается и замолкает.
Цезарь.
Не надо. Дайте только отдышаться.
Мой город пал, и мне пришлось бежать -
Я даже не успел переодеться,
И радио из каждого окна
Кричало, что низложен император,
Кричало - пали Аглор и Алджер,
И полная беда в лесах Аэма,
И что дают за голову мою
Заокеанских сорок тысяч баксов.
Полоний (шепотом).
Печально. Гамлет, дай ему воды.
Гамлет (шепотом).
Воды - нельзя. Ты видишь, он безумен...
Полоний (шепотом).
Загнул. Всего лишь перевозбужден.
Гамлет (шепотом).
Пусть. Видя отражение в воде,
Сочтет его лицом Наполеона.
Цезарь.
О чем там речь? Могу и на полу.
Легионер привык ко всяким впискам.
Полоний.
Послушай, батя, что-то мне твоя
Сомнение внушает идентичность.
Рим пал шестнадцать сотен лет назад...
Цезарь.
Так то был первый Рим, а это третий.
И всякий раз я чудом уносил
От варваров края своей одежды.
Полоний.
Ну, что тут делать. Пусть живет у нас.
Гамлет.
Да будет так. Накрой ему в подвале.
И завтра разбуди меня к восьми.
Полоний.
Зачем?
Гамлет.
Включу раз в жизни телевизор
Узнать официальный взгляд на вещи.
Акт третий. Утро. В кресле перед телевизором, скрестив руки в позе Наполеона, развалился Цезарь. С левой стороны от кресла на полу, держась за ручку, сидит Гамлет. Справа - в аналогичной позе - Полоний.
диктор.
Пора пришла. Сегодня бегемот
Прошелся наконец по бурелому,
Поджег мосты и выстирал носки,
И внес еще четырнадцать поправок
В ряд основных законов бытия.
Цезарь.
Как долго говорит иносказаньем!
Ведь надо - "С боем взяли город Рим",
А дальше думай сам...
Полоний.
Кто будет думать,
Когда услышит столь простую весть?
Она не жжет, не портит аппетита,
Не про налоги и не про любовь.
Не знаю, как там было в первом Риме,
Но здесь народу в целом все равно.
Гамлет.
Народу - да. Но тем, кто понимает
Сокрытый новостями смысл вещей
Из воздуха, потоков тайных ветра,
Затмений солнечных и шелеста травы...
Полоний.
А ты из их числа?
Гамлет.
Ну, я не знаю...
Полоний.
Не знаешь - так молчи. Сегодня я
Тебя будил, пугая наводненьем.
Гамлет.
Да, перед сном я Дугина читал
И пропитался весь водобоязнью.
диктор.
Однако же народный депутат...
Цезарь.
По-моему, все это не по теме.
Какие-то бумаги и крючки...
Когда же возгласят о катастрофе?
Гамлет.
Не плачь, мой друг. У нас так каждый день:
Вчера в хедлайне - завтра в криминале.
Ведь знаешь, стрелка солнечных часов
Ползет по цифрам, тенью накрывая,
И в пять казаться может цифре "пять" -
Ночь без конца настала и предела.
Но только яркий диск сместит акцент,
День вновь придет. Христос сказал в Нагорной -
Кто был ничем, тот завтра станет всем.
Цезарь.
Печаль моя... Увы, загробный мир
Мне кажется не лучшим утешеньем.
Полоний.
Послушайте! Ведь новости у нас
О том, что совершается в столице,
В провинциях, и только под конец
Два слова скажут о международных
Делах и войнах. Любим мы себя -
Вот бич, опустошивший королевство.
Пойду, попью чайку. Ты позови,
Как внешняя политика начнется.
Цезарь (оскорбленно).
Рим - внешняя?!
Гамлет (сочувственно).
Да, долго ж ты бежал...
Акт четвертый. День. Сцена на балконе. Гамлет, наклонившись, выглядывает вниз, Полоний стоит сзади. Под окном стоят хмурые люди в белых халатах (далее: все свои реплики они произносят вразнобой, т.е. в произвольной очередности). Поодаль - машина с красным крестом.
ЛБХ.
Мы шли сквозь горы, реки и овраги,
Стоптали все ботинки на ногах,
Сгубили всех коней на переправах.
Русалки нас хотели обмануть,
Часы отстали - мы пошли по звездам;
Из ночи в ночь светила нам звезда
Высокого промышленного счастья.
Нас часто тормозили на постах,
Смотрели пульс, смотрели документы -
О, эти желтых тысячи бумаг
Из тех, что оскорбляют паладина!
Но правда с нами; и теперь мы здесь,
И к вам, друзья, желаем обратиться.
Гамлет.
Да, Внутренняя Дания на связи.
Полоний.
Однако, что вам нужно в сих местах?
Стоптали обувь? Разве мы в ответе?
Сапожный мастер в доме за углом
И будет рад наплыву клиентуры.
Скажу я: грех - стремиться оправдать
То, что уже истрачено напрасно,
Как полководец в гордости своей -
Солдат, что у невзятой цитадели
Лежат ничком с пробитой головой;
Так Сталин пер на доты Маннергейма,
Хотя бы мог их за день обойти.
Вот ваша вера - гордость, а не доблесть!
ЧБХ (хмуро).
Не доблесть - долг, и хватит... Ты скажи -
Не пробегал ли здесь умалишенный -
Закутан, как младенец, в простыню
И с перьями в немытой шевелюре?
Полоний.
Откуда? Я вчера пришел домой,
Кругом была весна. Уже стемнело,
Я лег и отрубился, заперев
Дверь в замок на латунную щеколду.
А Гамлет в это время наверху
Строчил рассказ на пишущей машинке.
Скажи мне, Гамлет, кто-нибудь входил?
Гамлет.
Откуда гости в датском королевстве?!
Мой папа честных правил завещал
Мне не впускать ни ангела, ни черта
И никому не верить на слова.
ЧБХ.
Но не сказал "не верить на бумаги"?
Ведь мы - официальное лицо,
У нас с собой два ордера на обыск.
Полоний.
Зачем же два?
ЧБХ.
А вдруг у вас сарай,
А может быть, пристройка, или флигель,
Куда б умалишенный мог залезть.
Ведь он вялотекущий шизофреник,
И с манией бродяжничества тож.
Таких бы я стрелял, да не велят
Инструкция и клятва Гиппократа.
Полоний.
Зачем? Как можно? Он же человек,
Такое же двуногое без перьев,
Такое же желающее жить,
Такое же кричащее от боли.
А вы - стрелять. На будущее вам
Советую смягчить свои аффекты.
ЧБХ.
Что - человек? Да, сударь, вы расист!
Как заповедал Юрий Нестеренко,
Нет толку в перьях, или там в ногах.
Лишь в разуме источник человека!
И существо, способное считать,
Речь понимать и нажимать на кнопки,
Планируя осмысленный исход,
Заслуживает больше уваженья,
Чем даже... Чем хотя б отец родной,
Когда он алкоголик иль безумец.
Скотов же надо резать или стричь.
Гамлет (истерично).
О, рыцари шприца и ледоруба!
Презреннейшие стражи status quo,
Способные движением печати
Убить и в то же время не убить,
Тюремщики пророков и поэтов!
Полоний, прикрывай!
Выхватывает шпагу, прыгает с балкона и вступает с героический поединок с одним из ЛБХ. Второй пытается подойти к нему сзади, но Гамлет отступает к стене; двое других бегут в сторону.
Полоний.
О, массаракш...
Ведь только год назад носил пацифик.
Исчезает в глубине сцены, возвращается с пулеметом "Максим" и начинает обстреливать ЛБХ короткими очередями. Потом для верности простреливает бензобак машины скорой помощи. Машина взрывается, номерная табличка падает к ногам Полония. Тот наклоняется, поднимает и осматривает ее.
Полоний.
А номер местный, семьдесят седьмой.
Какие, к черту, горы и овраги?
Акт четвертый прим. Цезарь, согнувшись в уголке, ожесточенно набирает на ржавом дисковом телефоне 911.
диспетчер.
Вас слушают. Вам рады.
Цезарь.
Сто гусей!
диспетчер.
Не сто. Вот если б столько и полстолько...
Мы не числом - мы качеством берем.
Представьте - ароматный и хрустящий,
И масло обтекает с оперенья.
Цезарь.
А настоящих? Боевых? Живых?
Сражавшихся за честь гусиной фермы
У самых Геркулесовых столпов
И рать атлантов сбросивших в пучину,
Ходивших в Чили, в космос, в бундестаг
За головами красных комиссаров,
Стоявших насмерть против мусульман
В отборных батальонах Шах Масуда?
диспетчер.
Ты прав, что насмерть. Нынешних гусей
Ни в горы, ни за пивом не отправишь.
За племенем следили в восемь глаз,
И все одновременно проглядели
Неточную статистику потерь.
Лишь по гусю осталось, по гусыне
От каждой из прославленных пород;
Не обрывать же род? Мы их скрестили,
И вышел жирный гусь породы "грилл",
Который годен лишь вести допросы.
Поскольку он неграмотен, в комплекте
С ним поставляем птицу-секретарь.
Гарантия пять лет.
Цезарь.
А что так мало?
диспетчер.
Подумай сам, куда нам их девать?
Пожалуй, только в стражу бегемота,
И каждому - особенных, своих.
Пять лет проходят - бегемот в отставку,
А этих...
Цезарь.
Да уж, каждому - свое.
диспетчер.
А кесарю - счета за разговоры.
Уж заказал бы что-нибудь, а то
Платить обидно зеленью за воздух.
Цезарь.
Они хотя бы могут гоготать?
диспетчер.
Да с радостью; но лишь одновременно -
Для этого им нужен дирижер.
Пишу: отряд гусей и дирижера.
Цезарь вешает трубку. Входят Гамлет и Полоний.
Гамлет (мечтательно).
Зачем козе настроенный клавир?..
Полоний.
Мужайся, Цезарь. Гамлет отразил
Коварно нанесенную атаку,
И ни один отсюда не ушел.
Но - ставлю свой брелок - они поймут,
В чем дело, и пошлют за подкрепленьем.
Цезарь.
И мы с усами. Я уже послал.
Полоний.
Ты позвонил в гусиную поддержку?!
Цезарь.
Теперь-то мы поднимем шум и гам,
Устроим митинг здесь правозащитный,
Дадим концерт, чтоб эхо донесло
До самого Олимпа, до ООН
И прочих надвселенских иерархий...
Гамлет.
Да знаешь ли, в чем заговор гусей?
Ты помнишь, как в младенчестве твой город
Спасен был от нашествия; но кто,
Скажи, спасать способен бескорыстно?
Признайся, гуси разорили Рим,
Сплели узлы финансовых потоков,
И каждый гуталином чистил клюв,
Поскольку не носил еще ботинок,
Но жаждал показаться, что богат.
Пределов нет гусиному коварству!
Знай, Аларих от цепких лап гусей
Освободил Сенат и Капитолий.
Полоний.
Под этим всем, увы, не подпишусь,
Поскольку не был и не привлекался,
Но кто оплатит счет?
Цезарь.
Конечно, я,
Когда верну казну и государство.
Гамлет и Полоний переглядываются, пожимают плечами и уходят. Цезарь ложится на развернутый на полу матрац, закидывает руки за голову и начинает о чем-то мечтать.
Акт пятый. Клеопатра, сидя на мраморном крыльце и периодически всхлипывая, читает "Слово о полку Игореве". Наконец, не в силах сдержать слезы, захлопывает книгу и произносит монолог, более известный как плач Клеопатры.
Клеопатра.
Возлюбленный! ты, кажется, вчера,
Оставил в этих стенах отпечатки,
Во всех углах и в каждом из зеркал.
Ты кошку на прощанье потрепал,
А мне сказал, что будешь скоро-скоро.
Я обняла тебя за гермошлем -
Теперь смотрю в остывшие ладони,
Смотрю на календарь, на горизонт,
Но ты... Не знаю, не хочу гадать
И потому "не знаю" повторяю,
Чтоб горестные мысли заглушить.
Мой друг, кленовый лист в моих записках,
Мой вождь со взглядом белого орла!
Ответь же мне, когда придет конец,
И руки наши "будут обнимали",
И будут фантастические рыбы,
Где будем мы?
Штирлиц (возникая из-за сцены).
Классический софизм.
Ведь слову "мы" дано определенье
С разрывами в местах и временах.
Клеопатра.
Скажи, скажи еще так непонятно,
Чтоб я хоть на секунду отвлеклась!
Штирлиц.
Зачем? Ответствуй, в чем твое несчастье?
Клеопатра.
Возлюбленный мой Цезарь далеко -
Должно быть, пал в бою, или в неволе.
Он был какой-то хмурый в эту ночь,
Молчал. Я вопрошала, тормошила,
Но ты ведь знаешь, друг, легионеров?
Жена - дитя. "Глупышка, не поймешь".
Штирлиц.
Легионеров видел много лет -
Живых и мертвых, честных и бесчестных,
И благородных, и детоубийц,
И тех, кто ими был одновременно.
Когда отгрохотала та война,
И молвил репродуктор: "Всем спасибо", -
С меня сорвали форму и в вагон
С другими бедолагами швырнули.
Стереть хотели в лагерную пыль,
Но, видно, слишком крепок я для пыли.
Я был в Сибири. Долго размышлял
И понял - хуже нет служить системе
И главарям. Теперь хожу пешком
И помогаю всем, кого ни встречу.
Клеопатра (недоверчиво).
И мне?
Штирлиц.
А почему бы не тебе?
Ты верная жена; и мать была бы
Не хуже, чем моя радистка Кэт.
Так как твой Цезарь выглядел?
Клеопатра.
Пойдем,
Тебя я напою с дороги кофе
И покажу семейный наш альбом.
Штирлиц и Клеопатра, обнявшись за плечи, поднимаются по ступеням, и дверь за ними захлопывается.
Акт шестой. По длинному и гулкому коридору канализации, пошмыгивая носом, бредет Штирлиц. В руках у него развернутая карта, в которую он периодически заглядывает, не останавливаясь и даже не замедляя ход.
Штирлиц.
Мгновенья... Что за странная мечта
За ноль секунд чего-нибудь добиться?
Работа, вот в чем соль. Почетен труд
На благо тех, кто не творит дурного.
Почетен хлеб; почетен пот лица,
Что день за днем; почетен календарь,
В котором каждый лист заполнен делом
И перечеркнут: "Все успелось в срок".
Почетен поиск новых поселений
И старых, но проверенных вещей,
И тех людей, которых ждут до ночи,
А пуще - тех, кого совсем не ждут,
Поскольку некому. О, эта обреченность
Героев, что последними в семье
Остались - и ушли по плечи в дело,
Как будто за потомков все долги
Они хотят пред вечностью исполнить.
Из-за угла внезапно выглядывает Гитлер и в ужасе замирает.
Штирлиц.
А ты откуда выполз, мой дружок?
Я слышал, что тебя сожгли в бензине.
Гитлер.
Меня сожжешь... Исаич, не шути.
Надеюсь, столько лет прощают счеты?
Штирлиц.
К чему прощенье? Честно говоря,
Я мало верю всяким покаяньям.
Тебе скажу: меня исправил труд.
Гитлер.
Да, я трудился.
Штирлиц.
Ты носил бревно?
А может, добывал швейцарский мрамор?
Гитлер.
Увы. Сказались на моих руках
Тринадцать лет писанья документов.
Зато я каллиграфику развил,
Узорность слога, ширину призыва.
Я с юношества был...
Штирлиц.
Ты был маляр.
Гитлер.
Тебе ль понятна прелесть авангарда?
Как только твой начальник пожелал
Вернуть Берлину признак коммунизма,
Я поступил в плакатной мастерской
Учеником; и выбился в сержанты
Быстрей, чем пятилетка до конца
Исполнилась повышенным галопом.
Штирлиц.
А где же ты работаешь сейчас?
Ведь монументы более не в моде,
И, честно говоря, доволен я
Усталостью от массовых движений
В эпоху, столь чреватую войной.
Гитлер.
Я барышень рисую на Арбате,
И раз на раз хватает на ночлег.
Штирлиц.
А что пейзажи?
Гитлер.
Где мне взять пейзаж?
Что ни стена - уж вышла на открытках.
А если где-то обновлен фасад,
То все в руках, все продано евреям,
И гонят, и грозятся посадить
За шпионаж. А мне зачем шпионить?
Ведь я не Штирлиц.
Штирлиц.
Но, без оскорблений!
А то ведь сдам; не посмотрю на стаж
Знакомства.
Гитлер.
Бесполезно, мой смельчак.
Спасибо академику Фоменко -
Он доказал, что я был Чингисхан,
И в Интерполе ловят Чингисхана.
Но барышни... Ты знаешь, почему
Я оказался в этих коридорах?
Штирлиц.
Обычнейшее дело - клофелин.
Гитлер.
Ты не романтик, Штирлиц. Ты Исаев.
А все весна. Когда второй асфальт
Был весь изрезан, обнажая первый,
Похожими на молнии ручьями,
Клиентов было больше, чем всегда -
Она прелестна, он богат и платит,
А если не прелестна, мне же в плюс -
Немного приукрашу, чтоб довольна
Была собой хоть несколько минут.
И я проникся. Кисть моя летала
Фаустпатроном в холоде весны.
Был звездный час. Подстригся и побрился,
И даже новый к случаю костюм
Купил для респектабельного вида.
И было ярко. И была она -
Прошла, потом замешкалась, вернулась,
Спросила о цене. Я был в грязи,
Я был почти на Нюрнбергском процессе
От мысли что-то взять из этих рук...
Я попросил всего лишь подождать,
Пока срисую копию на память...
Потом... я помню, мы нашли кафе
И пили кофе, крепкий, как селитра.
И я проговорился.
Штирлиц.
Ты-то мог.
Гитлер.
Я мог. Я рассказал, как в сорок первом
Я был на волоске от торжества,
Как мог пройти по камню этих зданий,
Сравнять их вес с поверхностью земли,
Усыпанной осколками снарядов.
Штирлиц.
Машина, шепот, доктор...
Гитлер.
Нет, мой друг,
Мое лицо достаточно известно
Хотя б историкам. Она была юрист
И год назад историю сдавала.
Она чуть-чуть прищурила глаза
И молвила, что эта чашка кофе
Наградой будет мне. И я был рад,
И даже был готов признать чрезмерной
Награду. Кофеин - великий дух.
Тебе в блокнот: он мера всех мгновений.
И солнце на Кутузовский проспект
Нацелилось; и падало, горя,
Как Николай Гастелло, но в пути,
К несчастью, задевало крыши зданий.
Штирлиц.
А копия?
Гитлер.
Портрета? Массаракш...
Когда бы не моя плохая память,
Рассеянность, история могла
Пойти другой дорогой к водопою.
Я попрощался и ушел домой,
Луна мешала спать. Я был сильнее.
Хозяйка растолкала поутру,
Я был как пьян, будильника не слышал,
И все пытался воспроизвести
Ту, что казалась мне вчера дороже
Шести годов проигранной войны;
И руки опускались от несходства.
Я кое-как оделся и пошел
Вновь на Арбат; но кто-то занял место,
Где я сидел. Он рисовал, избрав
Поганую реальную манеру.
И я пошел, куда глаза глядят,
И, видимо, глаза глядели в землю.
Штирлиц.
Понятно. И теперь ты под землей
Готовишь свой реванш?
Гитлер.
Откуда слухи?
Штирлиц.
Я видел крыс с повязками с крестом
И свастикой. Они пищали гимны
На с детства мне знакомом языке.
Я видел, как одна из них несла
Изданье рукодельное "Майн Кампфа".
Гитлер.
Все бред. Не верю я в народный дух,
Пусть даже в дух немецкого народа.
Я счастлив. Я один. В моих штрихах
Германии не меньше, чем в Берлине.
А кто ее найдет - тот молодец,
Как утверждает русское присловье.
Штирлиц.
Ага. Я слышу. Вижу. Точно, здесь.
Гитлер.
Германия?
Штирлиц.
Нет, Цезарь.
Гитлер.
Муссолини?
Штирлиц.
Нет, настоящий. Впрочем, вот и люк,
И по нему мы сможем... Знай, художник,
Я ни секунды ни терял.
Гитлер.
А я?
Узор кирпичен. Ток воды пластичен.
Кого уходно может вдохновить
Такой ландшафт на полотно гуашью.
Акт седьмой. Гамлет и Полоний пьют чай. Цезарь уже вышел из подвала, но все еще прячется под столом. Полоний постоянно посматривает на часы - ему пора на работу. Гамлет свесил руки за спинку стула и вещает в потолок.
Гамлет.
Спешишь? Остановись. Мне страшно.
Полоний.
Принц,
Кому не страшно в этом Эльсиноре?
Вчера расстрел, сегодня жди гусей,
Позавчера визит легионера.
Гамлет.
Я о другом. Наш замок на холме,
Но часто ли мы смотрим так далеко,
Как позволяет выгодный обзор?
На западе дымит стальной завод,
Опять дымит, и даже в воскресенье
Кровавый дым встает в лучах заката.
На юге все дома да гаражи,
А там река. А что там за рекою,
Ни из газет, ни так не разглядеть.
А с севера все тянет облака,
И кажется, что их там выдувают,
Как пузыри.
Полоний.
Промышленным путем?
Мой милый друг, ты видишь чью-то руку
Там, где от века не было руки.
Гамлет.
Послушай, я немного о другом.
Представь: гроза, обычная в июле,
И снег, как полагается зимой,
И новости нон-стоп по всем каналам,
Как в августе привыкли ожидать,
Козленок низвергается с предгорья,
Змея в пути кусает куропатку,
И янки шлют ракету на луну,
Которая взрывается на старте.
Все это было. Все знакомо нам,
Все, может быть, случайно. Но скажи,
Что значит это все одновременно?
Полоний.
Ты сам сказал - случайность. Ну, привычка.
Гамлет.
Еще бы ты "традицией" назвал
Такую рану в теле мирозданья,
Которому столетья - позвонки.
Но вот вчера мне снова снился сон,
Который помню я еще с похода,
Про немку пленную, что пьяная была,
Смеялась, как... Не подберу сравненья.
Я замер. Я смотрел в ее лицо -
Не то оно само преображалось,
Не то мой взгляд внезапно отрезвел -
Полоний.
Ты говорил.
Гамлет.
Да, Гитлер. Из оружья
Я в комнате не видел ничего,
И только лишь шампанского бутылка
Стояла сиротливо на столе,
Ждала, когда часы пробьют двенадцать.
Я ждал. Потом, не глядя, отвернул
Блестящую обертку...
Полоний.
Говорил же.
И выстрелил, зажмуривши глаза.
Гамлет.
И я проснулся. Было шесть часов,
Петух уж пел на жерди на востоке.
И солнечные руки подходили
Ко мне, готовы уж меня потрогать,
Определить, в живых ли датский принц.
И понял я, что если б не петух -
Мой труп они бы ярко осветили
Прозрачным бледно-розовым огнем.
Цезарь.
Ты прав, о принц. Опасности не видят.
Кого боишься? - спросишь. Говорят -
Охранника, наставника (вот глупость!),
То мытарей, то собственной жены,
А то войны - опять с людьми другими,
Что ходят по земле, и не дадут
Покоя центру тяжести опоры.
Людей боятся люди! Вот беда.
Полоний.
Так что же? Не бояться ничего,
И в том императив легионера?
Цезарь.
Есть силы, что сильнее всех людей.
Есть власть - она сильнее всякой власти.
Есть пламя, что горит само в себе
В земле, и попирается ногами.
Есть ненависть - отвечная, как мир.
Полоний.
А как же та любовь, что старше мира?
Гамлет.
На ней стоит он; и еще, скрипя,
Сдвигается вперед по миллиметру.
И тот петух, он вовремя успел,
Он встал и крикнул, движимый...
гуси (за дверью).
ТРЕВОГА!
Цезарь вскакивает, бежит к двери и умоляюще смотрит на Полония, не зная, как ее открыть. Полоний поднимается, перегибается через Цезаря, поворачивает ключ. На пороге стоят гуси (без дирижера). Из канализационного люка вылезает Гитлер; Штирлиц уже стоит рядом и отряхивается.
Гамлет.
Да, Цезарь прав. Враг скрылся под землей!
Убегает в дом, приносит бутылку, замахивается на Гитлера, но она оказывается пустой. Почувствовав себя беззащитным, впадает в столбняк и растерянно смотрит в лицо фюреру германской нации.
Гитлер.
Что смотришь? А ведь мог и запустить.
Привык уж я, что давят или травят
Собаками, гусями...
гуси.
Га-га-га!
Цезарь.
Ты что, с гусями прислан дирижером?
Гитлер.
Нет, я устал. Пожалуй, я пойду,
А то на гам слетятся.
(уходит обычным шагом, чуть нервно)
Штирлиц.
ДжентЕльмены!
Мне поступили сведения, что
У вас скрывают...
Полоний.
Больше не скрывают.
Однако же мы честно примем бой,
Как этого велит гостеприимство.
Штирлиц.
При чем тут бой? Ведь ждет его жена
И кошка. Дети... будут ждать когда-то.
А тут вот трупы, гуси...
гуси.
Га-га-га!
Штирлиц.
Легионеру здесь небезопасно.
Гамлет.
Как подтвердишь, что ты ему не враг?
Цезарь.
Лицо знакомо. Он служил шпионом.
Штирлиц.
А может быть, дадите телефон,
И позвоним сейчас же Клеопатре?
Цезарь (со вздохом).
Юпитер! Как она меня нашла?
Позволь, я наберу собственноручно.
Полоний убегает в замок, выносит тот самый ржавый телефон, и Цезарь набирает номер, постоянно сбиваясь.
Меркурий! Нету дома никого.
Должно быть, вышла с Мусей на прогулку,
И тут ее...
На сцену вбегает Клеопатра в растрепанном платье и туфлях на босу ногу. Как последнее изобразить в театре петрушек, я понимаю с трудом.
Клеопатра.
Возлюбленный, я здесь!
Гусиный крик - пронзительный, истошный -
Привел меня туда, где ты пленен.
Пойдем со мной, я так истосковалась...
Цезарь (покорно).
О, да... Пойдем. Домой. К своим котам,
К своим собакам и к своим баранам...
Клеопатра, удерживая Цезаря за шиворот, медленно удаляется, всем видом демонстрируя радость обретения. Приближается мерный звон, и на сцене появляется патриарх Алексий с колоколом, каким обычно первоклассник на линейке дает первый школьный звонок.
патриарх Алексий.
Беда идет. Нас выслала вперед.
Сей дом давно внушает опасенье
Сотрудникам охраны, и теперь
Гусиный крик открыть заставил дело
В прокуратуре... в общем наверху.
Полоний.
Скажи нам, есть ли шансы на спасенье?
Штирлиц.
Скажи нам, есть ли выход из беды?
Из следственных в подследственные - кисло.
патриарх Алексий.
А выход очевидный - по рублю.
Гамлет (Полонию шепотом).
Порубит?!
Полоний (раздраженно шепотом).
Нет, болван! По сто копеек!
патриарх Алексий.
Да-да, он прав. Пожертвуйте на храм,
Покайтесь, и, конечно же, простится,
И будет все улажено. Аминь.
Гамлет и Полоний скидываются. Штирлиц крутит пальцем у виска, но тоже скидывается. Гуси неразборчиво гогочут.
Акт седьмой прим. Гамлет один стоит в своей комнате за столом. На столе стоит пишущая машинка, из нее торчит неначатый лист.
Гамлет.
Все говорят - распалась связь времен;
Да нет, дрожит... И гнется, да не рвется.
Все на круги! Гусей на сковородку,
Полоний снова скрылся по делам,
А по каким - не знаю. Даже он,
Наверное, до тонкости не знает.
Женина мужа - к мужниной жене,
И взнос на храм... И вновь земля дрожит,
И надо что-то делать с этой дрожью.
На юг? На север? Или в монастырь
Сотрудником научным на реактор
Дейтерийную воду подносить
Тем мудрецам, что стать хотят мудрее?
Но - нет. Там будет келья, темнота
И в темноте нейтрино вместо света.
Нет, думай, Гамлет. Ты умеешь петь,
Ты можешь даже жечь сердца глаголом -
Так пой. Но нужно время и друзья,
Гитара, медиатор, барабаны.
Петь по молельням или кабакам,
Петь по домам с портретами охраны,
Подвалам с крысами... Так начинают все,
Но долго, Гамлет. Поздно. Не успеешь.
Нет, бросить все. Пойти, как тот шпион,
Трудиться и еще пять раз трудиться,
Грузить вагоны и растить цветы,
Мести метлой и строить города,
И снова их мести... И пробежать
Под окнами, поднявшись спозаранку,
И слышать, как тупеющая мать
Воспитывает сына-идиота.
В наставники? Учителем... чего?
Не пения же... Пусть литературы.
Читать про то, как Робин был неправ,
А Дон Кихот всего лишь ошибался.
Из тридцати останется один,
Который понял, и одна студентка,
Которая совсем не поняла,
А просто в дядю Гамлета влюбилась.
Итог? Откуда взять его, когда
Все на земле во имя человека?
Сдвигает пишущую машинку на край стола резким движением руки.
Гамлет.
Мне голос был. Утешно звал меня -
Беги. Возьми с собою документы,
Немного денег, ночь, Аэрофлот,
И где-то приземлишься, где - неважно.
Укрыться в хижине, в отеле, в котелке,
Неотличимом от таких же сотен,
И жить. И продолжать писать стихи,
Оттачивая руку с каждым годом.
Жениться, чтобы кофе по утрам,
Родить детей, чтоб так распорядились
Наследством, чтоб без страха умирать.
И был второй - он созывал войска
Со всей земли к последнему ответу,
Огню и льду, и шпорам сапога,
И Слову, что не терпит возражений,
И плети, чтобы Слово не забыть.
Ночь без конца на ваши оба дома!
Тот хочет жить, тот хочет умереть -
Из пальцев ускользает середина;
И я опять, как двадцать лет спустя,
Испытываю жажду пенталгина.
Хватает со стола стопку каких-то листов, рвет их, не глядя, поднимает черное знамя и удаляется со сцены влево бодрым строевым шагом. За сценой слышен скользящий рев реактивного бомбардировщика, перемежаемый с голосом Глеба Самойлова "На корабле умер король, у короля маленький сын..."
Но это уже совсем другая история.