1.
по неровному шву чулочкослова "люблютебя"-
губами.
жалуется: кожа рук сохнет...
жалуется- нельзя читать, если на ночь намазать кремом...
любит дождьклены моей сердцумилой ...мании,
но солнцепальмы - больше. привычно грозит - уеду,
но уже не верит себе. забывает иврит. злится
на себя. стесняется: моей ласки, своей дрожи.
рассматривает мгновение с тщательностью летописца,-
с поправками на будущее придумывает нам прошлое.
жалуется, что запачкались туфли из замши,
хвастается: ее, мол, любили, а она- не любила.
хочет, чтоб ее называли не Марина, а Маша,
но (увы и ах!)- ей не нравится полное имя Мария!
слушает "ю ар май вумэн нау" (Порги и Бесс),
и умиляется случайности нашей встречи,
которая, естесственно, не произошла бы без
Того, кто всегда близко и Той,
что пока (тьфу-тьфу-тьфу) далече.
2.
приподнимая копировальную бумагу – ночь,
увидеть под ней точную копию прошедшего дня.
зудят на спине укусы солнечных пчел.
«... она шутливо оттолкнула меня,
беззвучно смеясь затяжным смехом
актрисы немого кино...»
перламутровая раковина пахнет кофе и молоком.
чистое небо – синька-отбеливатель для тени.
мячик счастья, прыгающий в солнечном сплетении.
3.
сквозь сон пытается нашептать мне свой сон.
обрывки фраз: «лодкa... на море...». стонет.
полупроснувшись,
подносит к губам и целует мою ладонь,
и засыпает опять,- щека на моей ладони.
«...старик прислонил мачту с обернутым вокруг нее парусом к стене,
а мальчик положил рядом снасти...»
дыханье ее трепещет серебряной рыбкой во сне,
прохладною рыбкой – на жарком моем запястье...
4.
Нам в диалоге мыла и воды
Слышна поспешность джипа и жаргона.
Так горло душа, перебрав ряды,
На верхнем «ля» застынет полусонно,
Порвет на миг тугие связки струй
И, сплюнув сгустком ржавчины карминной,
Проявит негативом поцелуй
На коже - поляроидной пластине.
5.
Улицы дымкой курились, скрипел сбитый снег.
И в пять, и в шесть, и в семь этажей громоздились дома.
В черную, мрачную высь поднимался полночный крест
Владимира. Там, на пологих холмах, у Днепра,
Красовались сады, расширяясь, порою пестря
Миллионами солнечных пятен, безмолвно паря
В темно-синей густой высоте, за пологом у царских врат,
Где служили всенощную. Свет фонарей стократ
Отражался от снега. Царствовал Царский сад.
Город сверкал огнями, в снежных холмах тонул
Параболами подъездов глотая машинный гул.
Вдыхая тепло прохожих тугими губами дверей.
Белел рукавами улиц, манжетами площадей.
Только на этот город, и ни на какой другой,
Вместе с серебряным снегом спускался покой.
Пастушеская Венера, пятиконечный Марс,-
Слабо дрожащий блеск в синеватом белке твоих глаз.
Занавес Бога расстелен над снежной землей
Белою птицею дрема парит над тобой.
Только на этот город, и ни на какой другой,
Вместе с серебряным снегом сходит покой.
6.
Слезами смол был сада взгляд согрет -
В ручьистую тоску ее поверив,
Заслушался безмолвием деревьев,
Стал полутьмою сумеречный свет.
Услышав крик ее черноворонья,
Неряшество распаханных полей
Доверчиво раскрылось перед ней
Огромною морщинистой ладонью.
Теперь ты сохрани ее следы
На плёнке ветра, на ковре воды,
Мерцающей прожилкой в угольке,
Прозрачной рыбкой в солнечной реке.