1.
На Елеонской, уставшие, трое уснули.
На Елеонской четвертый молился губами.
Небо – особенно черным. По небу, как пули,
чиркали. Тщетно. И в воду и возле – упали.
День занимался, другие и тысячелетья:
нормы, реформы, формации, нации. Люди
гнали каких-то тиранов. С пророками. Вместе.
Сеяли вечное, всякое. Плод их пребудет.
…На Елеонской один, что молился, заплакал.
Вроде бы все как обычно: и без, и по плану.
Вроде бы перевалили, успели. И тут
трижды воскликнул алектор. То есть петух.
2.
На девятый день Бог придумал грех
(а в Эдем саду жил Адам-ребро):
дал любовь и смерть, дал перо и бред.
Вот, сказал, Река, не пытайся вброд.
Жил Адам в саду, был Эдем в плодах.
Жить бы там, Адам, до скончанья лет.
Бог любил тебя – на прощанье дал
даже два крыла. Дважды в Реку – нет.
И течет Река, не найти начал.
– К черту два крыла и одно перо!
Ты любил меня (Бог в ответ молчал),
вот твой плод, возьми, и не тронь ребро.
…На девятый день Бог придумал грех.
Свечи, ладан дал, лепет для молитв.
Будет так, сказал. И еще смотрел,
как девятый день переходит в...
3.
Посчитаем званых, не вычитая слуг, –
не хватит внимательных глаз:
глас призывающий ко столу,
это в пустыне глас.
Вокруг ни души человечьих масс.
Где они, братья и мать?
Отыграть свое – вот и min и max.
В плюс, как и в минус – тьма.
Кому – им, зрителям? – воссиять.
Не оставляю слов.
И не мелькнет: да минет сия
чаша Твоих весов.
Единожды родившись кожей на снег,
один готов и платить.
Но как же, Отче, «один – за всех»,
если – совсем – один?