Неприкаянное слово
Слово топчется в прихожей,
Слово рвется в кабинет,
Сочинитель с кислой рожей
Заявляет грозно: "Нет!
Не пущу тебя в поэму,
Не такой уж я дурак!
Ты в отлаженную схему
Не уложишься никак.
У меня слова - как вишни,
И румяны, и круглы,
Среди них ты будешь лишним,
Ты, уродец, вне игры.
У тебя же три приставки,
А из них и там, и тут
Наподобье сорной травки
Восемь суффиксов растут.
Окончание повисло
Где-то между трех корней
И семнадцать тайных смыслов
Притаилось в глубине.
В дивный сад моих творений
Понапрасну ты не рвись.
В общем, хватит рассуждений!
Разговор окончен. Брысь!"
И пошло оно, палимо
То ли Солнцем, то ль Луной.
Кто-то шел случайно мимо,
Он и взял его с собой.
Вовсе не был он поэтом -
Так, филолог не у дел.
А поди ж - в уродце этом
Сразу что-то разглядел.
Он расправил и пригладил
Все, что было набекрень,
И оно в его тетради
Поселилось в тот же день.
Он слегка почистил слово
И чуть-чуть отшлифовал,
И оно теперь любого
Убивает наповал.
Сорок семь престижных премий
Наш филолог получил.
Он теперь проводит время
Только в обществе светил.
Где почтенный сочинитель?
Горько плачет под кустом.
А филолог на Таити
С аппетитом строит дом.
Все же как-то бестолково
Вышло, честно говоря -
Это чокнутое слово
Убежало втихаря.
Значит, снова бродит где-то
По неведомым путям,
То взорвется, как ракета,
То заплачет, как дитя.
Девочка-яга
У паровозного причала
Стояла девочка-яга.
В дорогу бабка ей стачала
Три новых красных сапога
И поглядела вслед с укором,
Лаская черного кота:
"На кой те нужен этот город?
В лесу такая лепота!"
Но внучка речь старухи вещей
Не стала принимать всерьёз.
Она в мешок кидала вещи,
Мурлыча песенку под нос.
С девчонкой вздорной спорить глупо.
Смирившись, бабка принесла
На выбор внучке пест и ступу
И два отборных помела.
Да только свой замшелый транспорт
Ей бабка предлагала зря.
Она себе отличный паспорт
Наколдовала втихаря,
И с ним теперь, не беспокоясь,
Могла идти к мечте своей,
Сесть в настоящий скорый поезд
Как человек среди людей.
И вот, прижав к груди транзистор,
Источник всех метаморфоз,
Она пошла по тропке мглистой
На станцию Коровий Плёс.
Она подождала немного,
Пока из виду скрылся дом,
И третью, костяную, ногу
Отгрызла вместе с сапогом.
Потом в вагоне, как в запое,
Шептала жарко в темноту,
Что буря мглою небо кроет,
И мы простимся на мосту,
Что никотин ужасно вреден,
Особенно для лошадей.
И в легкой панике соседи
Следили искоса за ней.
Вот наконец огромный город
Надвинулся со всех сторон,
Стал пассажиров поезд скорый
Плевать брезгливо на перрон,
А город тяжким рыхлым телом
На девочку-ягу стекал.
Она любви его хотела
С восторгом юного щенка,
Но вот - ни радости, ни пыла,
И жутко маленькой яге...
Настырно косточка заныла
В отброшенной в лесу ноге.
А бабка, бабка-то связала
Три новых розовых носка!
И в грязном сквере у вокзала
На внучку хлынула тоска.
Но это всё уже неважно,
Всегда, в любые времена,
Создав себе мечту однажды,
Ей надо отслужить сполна.
И девочка тоску глухую
Старательно пихала вглубь,
Забыла ногу костяную,
Кота в избушечном углу
И бабку, варящую зелье,
И жаб задумчивых в пруду...
Предавшись чинному веселью
И плодотворному труду,
Она, всем скептикам на диво,
Вписалась в местное житьё.
Ей надо было стать счастливой,
Мечта заставила ее.
Был компромисса привкус пресный
Отвергнут девушкой-ягой,
Она и вправду стала местной,
Успешной, ясной, деловой.
Пускай страдает неврастеник,
Её удел - лишь торжество!
Как глупо в полночь тискать веник
И плакать жалобно в него.
Март
И наконец январь высоколобый
Был унесен белейшими из нарт.
… А я зимой лишь горести коплю.
Но он придет, веселый наглый март,
Перешибет привычно и без злобы
Крутой хребет калеке-февралю,
И зачерствеют свежие сугробы,
И хваткие простудные микробы
Впадут в почти мистический азарт.
Но я зимой лишь горести коплю,
А март -
Люблю.
Из сочинений Тубуса Кварца
*
Нет, мне негоже почивать на лаврах,
Не задержусь я в жалких бакалаврах.
Я о мосхопсах и плезиозаврах
Рожаю упоительный трактат.
Уже отходят пустословья воды,
И он, брыкаясь, требует свободы,
И сам профессор Магнус примет роды
И лаконично выдохнет: "Я рад.".
И сорок три шерстистых носорога
Меня, ласкаясь, встретят у порога,
И каждый поднесет по чаше грога,
А я уже собою буду пьян.
И трепетная самка диплодока
Мне прямо в душу глянет волооко -
Прелестна, гибкошея, крутобока,
Не вам чета, о внучки обезьян!
Но завизжат призывно телефоны,
Пойдут толпой курьеры, почтальоны,
И телеграмм и поздравлений тонны
Завалят аскетичное жилье.
О гениальность - царственное бремя!
Я буду зван в десятки академий,
Осыпан градом почестей и премий.
Что ж… Все логично. Каждому свое.
И вот тогда сосед мой Николаев,
Болван и негодяй из негодяев,
Задиристый, как банда самураев,
Не понимающий, как он смешон,
Меня не будет оскорблять прилюдно
И психом звать, хихикая паскудно.
Да, гением опасно быть и трудно,
Но лишь пока трактат не завершен.
**
Я так нечеловечески прекрасен:
И телом ладен, и душой здоров!
Я столько знаю саг, былин, и басен,
И даже этих, как их… рубаев!
Я статью - рыцарь, профилем - патриций,
Чернеет антрацитом дивный фрак.
В моей петлице буйно, как в теплице,
Цветут пион, гардения и мак.
На шляпе нежным облаком клубится
Плюмаж из перьев вещей птицы Глюк.
От зависти идут прыщами лица
У всех, кто ошивается вокруг.
Мой взор орлин, а интеллект безбрежен,
И шумный мой успех в любых делах,
Как смена лет, фатально неизбежен.
Порой терзает суеверный страх -
Меня, ни в чем не знающего страха -
Как этот мир, что истощен и стар,
Вдруг вновь достиг чудесного размаха,
Создав столь утонченный экземпляр?
О совершенство мыслей и фигуры!
О, как я грандиозен, ярок, крут!..
А бабы че не любят? Бабы дуры!
Да и, похоже, дурами помрут.
***
Всю ночь мне снился жуткий сон,
Кровавый, плотный и живой:
За мною мерзкий мю-мезон
Летел с часами и с косой.
Он был космат, клыкаст и дик,
И бездна пенилась в глазах.
И злая муть ученых книг
Вставала, отряхая прах,
Из бедной памяти моей.
Шипя, научные слова
Вдруг обращались в упырей,
В полутритона-полульва,
В козлеопарда, в птицежаб,
В кикимор, монстров, водяных…
Я мал… беспомощен… я слаб…
Куда мне спрятаться от них?
Растет нелепая толпа,
Визжит и водит хоровод…
Меня раздавят, как клопа!
Вот, надвигаются… Вот-вот…
Вот подлетает мю-мезон,
И кровь с косы бежит струей…
Но тут в мой сон влетает звон…
Будильник! Друг ты мой родной!..
Я, весь в слезах, даю зарок -
Я смят, я скомкан страшным сном -
Оставить гниль научных строк
И жить физическим трудом.
Увы, зарок мой чистый блеф,
Я это знаю наперед:
Мой непомерный интеллект,
Облизываясь, пищи ждет.
****
Там, где водятся злые зубные врачи,
Где хрипят по ночам тараканы,
Три девицы сидят на щербатой печи,
Разметавши по ней сарафаны.
Уж одна из девиц до того хороша -
Лунолика, бела, полногруда!
А кому не по нраву колтун и парша,
Тот пусть валит оттуда, паскуда!
И вторая девица прекрасна до слез,
До икоты, до спазма, до дрожи!
О японские глазки! О греческий нос!
О индейская выделка кожи!
А уж третья девица - сама красота
От макушки до глянцевых пяток,
От пушистых ушей до витого хвоста,
От галош до ажурных перчаток!
А в кустах завывает ужасный квазар,
В камышах стоматолог таится.
"Ох и страшно мне, девушки, плыть на базар," -
Молча молвит вторая девица.
Перепрела папайя, набрякла хурма,
Репа брызжет оранжевым соком.
А за домом шипящая хищная тьма
Смотрит круглым серебряным оком.
Молча вторит ей третья: "И правда, сестра,
С каждым часом все жутче и жутче!
Пусть гниет урожай - не пойду со двора.
Нешто нечисть никто не прижучит?"
Только первая молча известку жует
И не хнычет - но, знаю, боится!
Ничего! К вам спешит уже ваш Дон-Кихот -
Храбрый Тубус, отважнейший рыцарь!
Я ворвусь, словно смерч, и двуручным мечом
Разгоню пупырей и дантистов.
Полюбите, девицы, меня горячо,
Я прекрасен, отважен, неистов!
Полюбите меня - чем я вам не жених,
Просто созданы мы друг для друга!
Я жениться желаю на всех, на троих.
Дома что-то с невестами туго...
*****
Я сошью себе крылья из новенькой кожи
И оклею гусиным пером.
Их жара не иссушит, мороз не скукожит,
Крылоруб не снесет топором -
Потому что я их никогда не надену,
Это слишком пижонский прикид.
Я их лентой свяжу и повешу на стену,
Пусть глазеют на них дураки.
Пусть гадают, откуда такие трофеи -
То ли ангела я подстрелил,
То ль Пегас в гараже у меня, сатанея,
Месит воздух обломками крыл,
То ли сам по ночам я меняю обличье,
Обретая крылатую прыть,
Чтобы вклиниться в сонное сонмище птичье -
Серых уток на завтрак добыть.
Я солидно молчу, пожимаю плечами,
Мол, и сам уже помню с трудом.
Ах, соседи, соседи, не вы ли кричали,
Что удел мой - ближайший дурдом?
А теперь вы способны лишь бекать и мекать,
Скудный ум свой загадкой дразня.
Я по вам, дуракам, изучу человека,
И трактат мой прославит меня.
*****
В далеком краю я хочу поселиться
Средь голых людей шоколадных,
Они и не слышали слова "столица",
Не видели зданий громадных.
Я их научу разгонять интегралы
И множить кубы на амперы,
Отсыплю им щедро божественной праны,
Которою полон без меры.
Вложу я зубила в их крепкие руки,
Чтоб зубы лечили друг другу,
Я знанья им дам, чтоб ваять виадуки
И гайки закручивать туго,
Костры костерить, возводить зиккураты
И строить прилежно державу.
В приличной стране должен быть император,
Вот я им и стану по праву!
Дворец драгоценный отгрохаю сразу,
С бассейнами и секретаршей
И буду писать каждый день по указу
Своею рукою монаршей.
Велю я собрать их в огромную кипу
И почтой отправить курьерской
На прежнюю родину, гнусному типу -
Нахалу с ухмылкою мерзкой.
Пусть знает сосед мой, циничный и злобный,
Что попраны глупость и грубость -
Вершины сверкающей и бесподобной
Достиг ослепительный Тубус!
Крылучий кролик
Пушась лучистым крольчистым мехом,
Крылучий кролик в гнезде курлычет,
Крольчатам шепчет с горчащим смехом:
"Ох, одичаем мы в роли дичи!
Сезон пропустим мы культуральный,
А там балеты, балы, баллады…
На нас в охоте хорёк летальный.
Как змей гадючий, он полон яда.
Он налетает и хвостро режет,
Урез хорёчий для нас смертелен.
Из нас он сварит крольчатник свежий,
Наш дух погибнет в хорьковом теле…"
Но хор стогласый: "Не дрейфь, папаша!" -
Заставил дрогнуть лесные своды, -
"Ведь нас же много, и правда наша!
Крылучий кролик - венец природы!
И мы, папаня, мутанты, кстати -
Хорёчьим ядом, хорьковой кровью
Спокойно можем питаться, батя,
Не причиняя вреда здоровью!"
И взмыла в воздух лихая стая,
Минуя лес свой, АЭС и дачи.
Клыки сверкали и, отрастая,
Меняли облик детей крольчачьих.
Победным гиком округу полня,
По бедным сгусткам хорёчьей плоти
Прошлись крольчата шустрее молний,
Впервые счастье найдя в охоте.
И вот разъеден весь род хорёчий,
И путь свободен в кино и клубы.
Но властен голос охочей ночи,
Клыки тревожно щекочут губы.
Хлебнув охоты - не знают меры,
И нужен кто-то, кто слаб и мелок.
А хищный кролик страшней пантеры!
Печальна участь пернатых белок…
Почти точно
Ещё не перейдён рубеж,
Торчит сознанье, как заноза.
Ещё реальность ищет брешь
В тягучем месиве наркоза.
И люди в белом - повара? -
Танцуют в ритме снегопада.
Какая глупая игра…
Бормочут, шепчут… Что им надо?
Но вот иссякли голоса,
Оставшись там, за пеленою,
И страшный образ колеса
Возник, закрыв всё остальное.
Кабинки в мерзкой тишине
Сбегают, как на дно колодца…
Откуда-то известно мне,
Что нитка жизни оборвётся,
Как только полный оборот
Закончит колесо обзора…
Моя кабинка вниз идёт,
И инфернальных тварей свора
В густой и гулкой темноте
Спешит навстречу - что, готова?
…Толчок. И лёд на животе.
И в ранке сгиба локтевого
Системы острый хоботок.
Перед глазами роем пятна.
И первый скомканный глоток
Реальности, пока невнятной.
Печальный сюжет
В горах Горжетки и Манжета,
Где бродит синий палантин,
Живет принцесса Креп-Жоржетта,
Прелестная, как балдахин.
Ее малиновые кудри
Со стуком падают до пят
И алой пудрою напудрен
Ее эмалевый наряд.
Ее глаза - как два стакана,
Наполненные молоком,
И брошка в форме павиана
Над левым светится виском...
А где-то далеко на свете
Отважный принц Трельяж живет
И по прекрасной Креп-Жоржетте
Страдает ночи напролет.
Он хмурит рот, кусает брови,
Ушами бьет по пальцам рук
И не участвует в отлове
Гиен и пчел, как все вокруг.
Его салатовая кожа,
Скрипя, синеет от тоски,
Прозрачный лоб совсем скукожен,
А зубы прячутся в мешки.
И принц, поняв, что толку мало
Сидеть-вздыхать в родном краю,
Седлает верного шакала,
Спешит найти любовь свою.
Увы, не дремлет неудача,
Коварен злой жестокий рок.
Был по дороге принц захвачен,
Он защитить себя не смог.
И был он в цирк бродячий продан,
А после - в местный зоосад.
Любимым зрелищем народа
Служил он много лет подряд.
Все хохотали без умолку,
Когда ж настал его черед,
В кунсткамере он занял полку,
Чтоб снова развлекать народ.
И зря принцесса Креп-Жоржетта
Ждала Трельяжа много лет...
Ах, нет печальнее сюжета!
Какая жизнь - таков сюжет.
Вот такая музыка
И опять мне болезненно в зиму вмерзать,
нА пять месяцев зимних угрюмо низать -
Как на нотный стан,
Семь пронзительных, хрустких и воющих нот -
Стужу, иней, сугробы, пургу, новый год,
Гололед, буран -
И сквозь тридесять белых холодных земель
В погремучем трамвае тебя сквозь метель
На урок волочь.
А семь нот в твою память никак не воткнуть,
И роятся они, как метельная муть,
Как пурга - точь-в-точь.
Да пойми ты, что мы их запомнить должны,
Успокоиться и дотянуть до весны.
А тетрадь закрыв,
Вновь вытаивать нам из замёрзшей воды,
Вновь утаивать зимних ушибов следы
И менять мотив!
Попытка лирики в городском пейзаже
Нет, сколько в скепсис ни играй,
А лирик дремлет в каждом…
Какой хорошенький трамвай,
С начинкою из граждан!
Какой густой телесный лес
Шумит-гудит в вагоне!
Какой мыслительный процесс
Струится в каждой кроне!
Как он, наверное, богат
Жемчужинами смысла!
И только местный телепат
В углу вздыхает кисло…
А впрочем, что нам до него?
В окне пейзажик - боже! -
Достойный кисти самого
Кого? (Додумать позже.)
Идет по улице верблюд
Весомо, грубо, зримо.
Пусть малыши за ним бегут -
Он важно смотрит мимо.
Мамаши тянут: "Он устал,
Не трогайте, ребятки!
Он целый день детей катал
У парка на площадке."
А он спокоен и угрюм,
Как древний бог пустыни.
Весь этот ор, и визг, и шум
Считает он пустыми.
Он понимает, что нелеп,
Как грелка на пожаре,
На здешней суетной земле -
Точней, на тротуаре.
Здесь эти гордые горбы
Нужны, как гульден Крезу.
О странных вывертах судьбы
Невольно мысли лезут.
Но вот проехали сюжет
С экзотикой верблюжьей.
Верблюд прекрасен, спору нет! -
Но тут зверье не хуже.
Пасутся мирные стада
Дворняг по кличке Шарик,
Известно - чтоб была еда,
В помойке надо шарить.
Кудахчут голуби в пыли,
Как куры на насесте.
Ты хоть из пушки в них пали,
Останутся на месте.
Зато на воробьев мигни -
И свято место пусто,
Как будто отбыли они
По санкции Минюста.
И мы на птичнике своем
В плену альтернативы -
Быть осторожным воробьем
Иль голубем ленивым.
Но главное, что результат
Всегда один, похоже, -
Все что-то там в грязи едят,
Урвав, кто сколько может.
А грациозные коты
С чеширскою ухмылкой,
Втеревшись в ближние кусты,
На птиц взирают пылко.
Для их бесхитростных забав
На ниве пропитанья
Не нужно редкостных приправ
И рябчиков в сметане.
Не нужен соус бешамель
И даже просто кетчуп,
Когда обед а натюрель
Взлетает им навстречу.
Обед - вот сладость бытия.
Как ни воркуй о птицах,
А эта тема, как змея,
Повсюду просочится.
И остро чувствуя спиной
В соседях по трамваю
Лихой обеденный настрой,
Невольно замираю.
Бессмыслица и чепуха -
Мой сон о мышеловке,
Но я, подальше от греха,
Сойду на остановке.