Здесь только крыши подпирают небо.
А человек, по ним прямоходящий,
Цепляет синь пушистой шевелюрой,
что вдруг приобретает свойства веток,
Под ночью оживленных кистью ветра.
Он расставляет руки. Километры
Вмещает емкостью немыслимых объятий.
Колокола играют партитуру,
В груди - ударом, нежностью звенящим.
И безусловно гулкою любовью.
Душа его чиста и несвободна,
И пленена всеощущеньем жизни.
Оставив страх и само-укоризну,
Он выдыхает и вдыхает осень.
И кажется естественно и просто
почувствовать придуманным героем
Кривых зеркал смешного зазеркалья.
И наблюдать с сочувствием и болью
За тем, как там вершат свое движенье.
Двойник в ладони собирает горе,
Его прохладой щеки умывает.
Потом на красном утреннем трамвае
Вдоль спичечных коробок, полных окон,
Ползет а ля Сизиф, толкая камень.
Есть пара перекуров, чтобы снова
Почувствовать, как слева от грудины
Все ноет что-то – строго по законам
Для человека, что всегда бездомен
И к небу тянет белые ладони.
Легко почувствовать, а возвратившись – после
Списать на нервы, язву: все же осень,
Сентябрь- сезон для всяческих разладов.
И вспоминать мгновение на крыше,
Как слабость и минутное безумье
Героя снов, смешного зазеркалья.
Не веря полностью в его существованье,
Трясясь с утра в пластмассовом сиденьи
Куда-то уходящего трамвая.