Женился как-то братцы на японке,
Глаза у ей в разрезе, как миндаль.
Поплакал по родимой я сторонке
И укатил в заоблачную даль.
Там необычно, как в гостях у крокодила,
А в Гинзе так красиво, как в кино,
Ну, а потом тоска меня скрутила,
По корешам, блинам и домино.
Вот в Пензе, там где выпил, там и плюнул,
И с клумбы нет проблем цветов нарвать,
А тут курнул, в карман окурок сунул,
А он горячий ведь, япона-мать.
Здесь чисто так, что хочется напиться,
Ну, ни соринки, ни пылинки, ни бычка.
И не с кем по крутому похмелиться.
Предложишь – смотрят, как на дурачка.
Я сакэ пью, как-будто теплый чай.
Эх, мне бы саблю, бурку и папаху.
Жене в сердцах приложишь невзнаяай,
Орет: "Кия!" и, стерва, бьет по паху.
Ох, эти То-кио – кио-То,
Тут неуютно мне чего-то.
Тут чисто, братцы, как в больнице,
Я не привык к такой стерильной загранице.
У нас Земли немерено, несчитано,
А тут народу столько, просто жуть.
У их тут каждый камешек посчитанный.
И каждый дюйм заселен кем-нибудь.
Я не хочу вот так зазря хвалиться,
Но в дипломатии я дока, старый волк.
Мы им землицы, чтобы расселиться,
Они нам суши, сони, шарп и шелк.
Считаю нужно им отдать Курилы,
Иначе будет хуже, чем в застой.
Они же скоро погранцов на вилы,
И к нам препруться со своею чистотой.
Земля трясется, словно в дрызг напился,
Цунами и во сне и наяву.
Нет где родился, там и пригодился,
Не надо Гинзы мне, я в Пензе проживу.
Ох, эти То-кио – кио-То,
Тут неуютно мне чего-то.
Тут чисто, братцы, как в больнице,
Я не привык к такой стерильной загранице.
Ох, эти То-кио – кио-То,
Тут неуютно мне чего-то.
Тут мне чего-то хреновато,
Тут блата нет и нету мата.