Когда б глазной провал мог различить
Игру лучей стареющего солнца
На каменной стене рождавших тени,
Как ближе к вечеру вытягивался в профиль стул…
Цветок ее любви стал увядать.
Сухую чашу не наполнишь пеньем муз.
И улицами узкими она шла к печнику.
Спустя полгода к пекарю. Истома
И испуг, с которыми их маленький очаг
Смог стать подобием пожара,
Не трогали святые небеса.
Зане здесь сухость почв
и голосом сломать гортань
сравнимо легче, чем напиться вдоволь.
Лишь горечь торжества над немощью,
как пот с ее лобка, стекала в простыни.
Затем спина к спине преумножали даль.
За далью зрел миндаль и наливалась чаша
от степени родства.
А пекарь славил хлеб, наваливаясь весом. С лона
Под тяжестью телес струилась влага. Домом
ей стала жажда.
Летели месяцы.
Вдыхая запах лип,
их сын кричал, как маленький Эдип.