Стихи

               
                *    *    *

Когда тонет корабль, на котором плывёт твой народ,
Выползают из трюмов зубастые серые звери
И, грызя по живому, пускают корабль в расход,
Разрывая на шлюпки, на плотики, брёвна и двери.

Наши судьбы за линией плеч проступают крестом,
И совсем не случайно, наверно, на плёсе песчаном
В детских играх, где каждому хочется быть вожаком,
Чаще прочих меня избирали друзья капитаном.

В суету, где кичится свободой закованный раб,
Где на палубах благостно в дни без штормов и аварий,
Судный день, он однажды приходит на каждый корабль,
Навсегда разделяя живых на людей и на тварей.



         Шекспир Сонет 66

Усталый, я покончил бы с собой –
Ничтожеству здесь достаётся слава,
С рождения лишенья терпит голь,
И вера в чистоте своей бесправна,
В фальшивой позолоте ходит честь,
Пустым невинность обратилась звоном,
Препоны совершенству здесь не счесть,
И даже мощь страдает от надлома,
И в горле муз стоит цензуры ком,
И мастер у безумья на поруках,
И правдолюбец назван простаком,
И доброта у мании в прислугах.
Я так устал! И умер бы давно –
Но, к счастью мне ещё любить дано.


           *    *    *

Приходит срок – и золото молчанья
Становится проклятьем немоты.
Так осень запоздалые цветы
Уводит в одеянии венчальном
В растенья на заиндевелых стёклах.
Продлённые за грань предельных сроков,
Они уже до хрупкости мертвы,
И только округлённые глаза
В испуге озирают небеса,
И в страхе перекошенные рты
Всё молят, молят об одном и том же:
- О, горе нам, никак идёт весна?
Не дай нам, Боже!



          Прощальный сонет
 
                …Он стоит, вцепившись тонкими руками
                в ванты, на палубе уходящего корабля и
                звонким, молодым голосом выкрикивает
                свой прощальный сонет…

                А. и Б. Стругацкие. «Трудно быть богом».


Не уместиться родине в суме,
Когда скрипят швартовы на причале…
Уступит ируканской злой чуме
Чернейшая вода твоя едва ли!

О, горькие, глухие времена,
Подвластные законам дона Рэбы!…
Прощай, моя великая страна,
Которой цену знает только небо…

Мы родились в холодный, мрачный век,
Где совестливый, мудрый человек
Своей земле, как пасынок, не нужен.

Безрадостно, в глуши коротких дней,
Сгорая быстро, жизнь твоих детей
Как лист увядший падает на душу…


                Марина

И была голубая зима в этом доме без света и тени.
И печальные призраки ранних веков,
Доверяясь неслышным мольбам,
Словно ветер, входили сквозь комнаты в дом
И бросались пред ней на колени,
Как дети…
И она,
Так спокойно и гордо,
Как будто не нищенкой, а королевой была,
Жгла покои свои,
И печально и долго на пламя глядела,
Как будто молилась.
А потом удалилась.
Без ропота, как и жила.
Только выжгло наутро, листая, страницу дотла,
Не растлило, а выжгло,
Как вороны жадно, с крыла,
Торопливо, с опаской, съедают глаза человечьи
И, ликуя, взлетают.
Но не безобразье увечья,
А страдание сходит на лица, лишённые глаз…

И тебе, мой несбывшийся огнепоклонник любви,
Завещать ли теперь не касаться подушками пальцев
Тех страниц, что под пеплом набухли в беде и крови?
Или, может, касаться?
Потому что бессмысленно каяться и отрекаться.
Всё равно,
Там, вдали, старомодная женщина входит в свой дом,
Разжигает камин и печально глядит на дорогу,
И не в силах понять этот путь между ночью и днём,
Что уводит от Бога,
А может возносится к Богу.


           *    *    *

В эту ночь будут плакать шальные ветра,
Обивая пороги зашторенных окон,
Голоногие девочки станут с утра
Наводить макияж на обвислые щёки,
На дворе запоёт запоздалый петух,
И ещё до того, как подымется солнце,
Повторяя движенья оборванных туч,
По равнине покатятся синие волны.
Раскрывая объятья навстречу заре,
Закурлычут крылатыми стаями ветви,
И с танцующих танец покорства дерев
Оборвутся, как дань, золотые монеты.
У трюмо зазвонит смоляной телефон
(Я замечу, как он отражается в утре),
И твой голос, немного охрипший, как будто,
Мне прикажет негромко: «Смотри, за окном…».


           *    *    *

В земную жизнь взойдя до середины,
Ты обнаружишь первые снега
И там – у переправы, на вершине,
Почувствуешь ладью и старика.
И видя поредевший сонм знакомых,
Бессмысленно бредущих там и тут,
Произнесёшь не горько: «Я не понят!»,
А мудрое: «Меня и не поймут…»
И медленно тебя оставят путы
Любезной неглубоким душам лжи.
И ты воскликнешь: «Как мне дальше жить?»
И вдруг увидишь надпись на распутье,
Оставленную шедшим впереди:
«Дружище, дальше ты пойдёшь один».


               Метаморфозы

                После тридцати лет мужчина выходит
                из гамлетовского возраста.

Сегодня сменилась моя Маргарита,
Как будто сиделка у ложа больного.
Небесная, сложная леди избыта,
А в новой, усталой, так много земного.

У той, что сидела вчера у постели,
Глаза в пол-лица словно в душу глядели,
У этой же, новой, обличие грубо,
Но полные чувственной томности губы.

И я не пойму, может это и лучше:
В горячке шептать терпеливой богине
Не высокопарно: «Я жаждой измучен!»,
А просто и тихо: «Родная, воды мне…»

И вновь постигать многомерность порядка
Людей и вещей, по-земному и просто,
И шаг свой стреножить, и жить без оглядки
По меркам её невысокого роста.

Душа безупречна. Но душу не спросишь,
Как можно прощупать строенье излуки.
Тяжёлый ответ вызревает в мимозах,
Что нянчат её беспокойные руки.


               *    *    *

На зыбкой границе запретного с пришлым и тленным
Мы домик поставим и здесь проведём свои дни
В неловком желанье постыдного кровосмешенья
С потомками дальней, но узнанной нами родни.
Нам скажут: «Простите, вы Бога забыли, наверно…»
А мы улыбнёмся. Но, всё-таки зная ответ,
Что мы иноземцы далёкой языческой веры,
Пробудимся в ночь с ощущеньем, что Бога в нас нет.
И это вселенское чувство душевного блуда
Останется скорбной печатью на нашем челе.
И нас пожалеют и скажут: «Они не отсюда…» -
Со скрытым упрёком: «Зачем вы на нашей земле?»


        *    *    *

Совсем неслышно падал снег
На заметённые карнизы,
И тихо-тихо робкий свет
На небосвод струился снизу.
И, в заоконной тишине
Сплетаясь из бесплотных бликов,
Обозначалась на окне
Твоя улыбка.
Гудела печка в тишине.
Я полуспал, и в полусне
Мне мнилось, будто кто-то бьётся
В стекло оконное с мороза.
Я просыпался и смотрел
На тихий свет, живущий в окнах.

Потом под сиплый вой гудка
В ночь поезда меня умчали.
И тихий край твоей печали
Неслышно заняли снега.

Как много снега намело
За нескончаемую  зиму!
Твоё село невозвратимо,
Как прошлогоднее тепло;
Как отгоревшие цветы
С февральской, вьюжной высоты
Не разглядеть в сухих былинках,
Не поднести уже любимой,
Не уберечь и не спасти…

Лишь память долгою репризой
Несёт сквозь оголтелый век:
Совсем неслышно падал снег
На заметённые карнизы.

 
           *    *    *

Оклеено небо обоями синими в белую полосу.
Оклеены стены обоями серыми в жёлтом и красном.
Наверно, напрасно
Впустили мы небо и осень
В пространство жилища,
В котором нам было дано этот век доживать.
И стали прозрачными стены
И крыши не стало.
И сыростью прелой тянуло
От контуров двери в бесплотность оконных проёмов,
Когда ты ушла и
Исчезла за дальнею комнатой,
В дымке тумана,
Шурша обречённой листвою…


          *    *    *
   
У Великого Океана
Бросаю камни
В воду.
Волны
Не достигают даже моего берега…


          *    *    *

А в Австралии только начало июня:
Загалдели птенцы, народились крольчата,
Кенгуру длинношеие, греясь на солнце,
Отгрызают хрустящие стрелы бамбука…

Боже мой, как промозгло, как быстро темнеет!
И костра не разжечь – вся листва отсырела.
Так бездомно и мокро блуждают собаки.
Так по-зимнему холодно каркают птицы.

Освещаю и грею леденеющий город.
Так обидно и быстро кончаются силы.
И немыслимо думать ни о чём, кроме смерти.
И полгода ещё до начала июня!…


          *    *    *

Я не такой, как другие,
ты должна это знать.
ты явишься к престолу моей немоты,
И придётся тебе по мере моего молчания,
а не негодования,
определять, что мне не по нутру.
Посреди ночи ты обнаружишь меня,
лежащего рядом с открытыми глазами,
и не выдержишь, и скажешь устало:
«Ты думаешь о другой…»
А я отвечу:
«Я придумал сейчас
одну удивительную метафору!»
И это будет правда.
Но не вся правда.
Потому что метафора эта будет
всего лишь осколком
изуродованной до неузнаваемости
утраченной когда-то любви…


         *    *    *

Не загружайте совесть до краёв
В массивной, изнуряющей работе   -
Ей не войти в извивы поворотов
При всём великолепии своём.

Вся ценность достояния в ином:
Чтобы оно не огрузило плечи,
И ты бы мог бежать и уберечься
В тот час, когда сожгут страну и дом.

«Всё это чушь!» - я сам себе твержу.
Но вновь и вновь от варварских набегов
Для множества достоинств человека
Укрытия нигде не нахожу…

 
            *    *    *

Дай бог тебе, мой друг, с душой горячей
Войти в любовь и не погибнуть в ней.
Любовь всегда ранимей и страшней,
Чем это представляется незрячим.

Издревле тайна истинных страстей
Осквернена потёком фарисейства.
Любовь – не порожденье лицедейства,
Нет благочинной розовости в ней.

Солжёт, кто скажет о любви ручной,
Она всегда вторгается дикаркой,
И ты во власти кривотолков марких,
Ты наг и на коленях пред толпой.

Запомни, чем любовь твоя честней,
Тем больше надругаются над ней…


           *    *    *

Мы обретаем жизнь на волоске
От знания возможных высших истин,
Но на земле заболеваем быстро
Чумою недоверия к себе.
И, мучаясь знобящею тоской
Почти неизлечимого недуга,
Большой, неимоверною ценой
Оплачиваем обретенье друга.
Так, истощая яд гремучих змей,
Дабы избегнуть смертного искуса,
Дают перед вхождением в вольер
Тысячекратно палку для укуса.
Так до твоих объятий дорогих
Я прежде обнял тысячу других…


          *    *    *

… И снизошёл на землю мрак,
Кто руки расцепил – далече.
И мы растерянно впотьмах
Напрасно ищем чьи-то плечи.

Людей уносит и уносит,
И в этой гонке без конца
Нас кто-то о пощаде просит.
Но мы не разберём лица.



    Предутреннее предчувствие апокалипсиса
                в одиночестве

Сколько всадников кроликоглазых на быстрой заре,
Не сумевших освоить премудрость сдвоения пешек
Отраженьем себя в прихотливых изгибах зеркал,
Сквозь проёмы тропинок, проложенных в травах и думах,
По холмам деревень, сквозь стеклянные окна и зраки
Вереницей кружат, возвращаясь в жилища свои,
Когда громко и сонно в пространство кричат петухи,
И безумная Гретхен поёт невесёлую песню
О великой блуднице, сидящей на многих водах,
Истекающих в суетных струях в чужие пределы,
В год пришествия к миру невинного зверя, в котором
Уже поднял трубу над планетою ангел шестой…

                10.01.1991г.