Гедеоновка
Поэма
1
Друзья мои все хоошие, хорошие все, чуткие.
А то... то они ненарочно. так надо. Иначе не выживешь.
А чтобы жить -- надо быть. И не жалеть вот ничуть.
Друзья мои так и поступают -- что они, что ли, рыжие?
Мои друзья умные, и читали уйму мудреныхи толстых книжек,
И женаты на выхоленных и смазливых женах.
Друзья мои... Я им, конечно, завидую... немножко, как завидуют лишние,
Сумасшедшие, заключенные, обманутые и прокаженные.
А когда жены не застанешь дома, к друзьям моим случаются другие красивые девушки;
Они еще всегда удивляются -- какой же неловкий и скромный,
А я и не скромный вовсе, просто мне и с ними нелегче.
Пригубив рюмочку, они кокетливо спрашивают:
-- Это правда, что ты сам сочиняешь стихи?
-- Такие же, как вы, красивые... Такие же, как я, пропащие.
И то и другое скверно, -- отвечаю, -- значит, и стихи плохие.
-- Больной, наверное... -- обижаются девушки. -- Не обращайте внимания, --
Целуя, шепчут мои друзья им на ушко. --
Он же сидел в психушке, потому и слегка ненормальный. --
И, подливши водки, -- Ты бы шел... -- говорят. -- Уже пора, слушай...
Водку я пью. Нежадные какие у меня друзья.
Водки вот плеснут, сего-того... Выпью и выхожу на улицу.
Бреду в свою простышую мертвецкую комнату, где вечно зудят,
Сна мне не дают. Чего-то ищут, дерутся...
Я приду -- и мечтаю. Ведь я не только стихи сочинял,
Когда-то давно... Мне тогда было... пятнадцать... О, как даво!
Я выдумал себе любимую и посылал к ней письма отчаянные.
И носил ей цветы на порог и стоял под веселым окном...
2
Там, куда меня привезли прапорщик с лейтенантом,
В суматохе кленовой цветом рвоты текла штукатурка,
И на лодке крыльца из-под белого школьного банта
Медсестричка пропела: "Где мальчик ваш? Ну-ка, ну-ка..."
Потолок принахмурился на пол, и я раздевался,
А куплет продолжался: "Горло режь -- тогда не спасут",
И, хихикая, белые черти приглашали друг друга на вальсы
И, топча пустоту, дребезжали голодной посудой.
Помню -- зальца, а в зальце -- ленивое утро.
От стены до стены бродят курицы в сальных пижамах и цапли больные.
Вдруг -- "За кашей пойти, смельчаки!" --
Цапли, курицы сразу же сгрудились,
И блеснувшим остатком подумалось, что, наверное, кашу
Здесь варят из белены.
А потом только это -- покорное чавканье,
Только зубы гнилые, да запастья худые, да синие веки.
Если бы я не был занят -- горевал бы о них, неоплаканых,
Как в ливень о чем-то горюют кленовые ветки.
Но пахло из коридора трескучими папиросами,
И я ни о чем не горевал, сидя на замызганном полу.
Мне было -- никак... Мне было -- просто-просто.
Пусть их шаркают. Пусть плюются! Хоть пускай и меня заплюют.
Все равно! Вот отпустят на волю, и я повешусь...
Никто уже не пристанет. Все меня оставят в покое.
Потому что... Потому чтоя не такой, я нездешний, я вешний,
А они... они осенние... а я, а я... я... я не такой...
3
Будто ангел-хранитель, на душу дыша, согревал,
Как любимый любимой -- руки в крещенские морозы,
Будто черными маками пропахла моя голова,
Словами набухая наливными и розовыми.
И хотелось погладить дощатую дверцу от зеленого сумрака,
Чтобы ей отвориться. И когда отворялось -- из дырявой из дали следил я,
Как мохнатая, как насекомая сутолока
Тени моей высохшую куколку
За собой вела -- уводила.
За собой вела -- уводила...
На кроватку садила-садила...
И козявочных человечков там
Было много-много.
Настоящие человечки, мясные...
Драчунишки и плаксы.
Вон престрашненький дедушка
В уголочек забился, накуксился.
Он головкою покачивает, он болванчик китайский,
И крестится он по-китайски... кукишем.
А это -- с рыженькими волосиками,
Это называется Леша --
Леша нянечку пнул.
Леша капризничает. -- Сто вторая! -- кричит. -- Сычевка! --
Лешу за это нужно ударить тоже.
Лешу полотенцами вяжут.
И нянечка когтями разрывает ему лицо.
Я сижу долго. До-о-олго сижу.
На подоконнике две бабочки умерло целых.
Я их под подушкою спрятал... На всякий случай...
Я их потом к ладоням приделаю.
И улечу...
4
Пустите, пустите в окошко, ну что вам стоит?
Не пускают меня козявочные человечки,
Обступили, как елочку детки...
Крылышки хорошие забрали. Крылышки бархатные изувечили.
В грудки бьют кулачками. Запричитали. Захныкали.
Плачут...
Что же вы... плачете? Не плачьте, не плачьте...
Я ведь тоже, тоже ведь плакал...
Молочными глазами.
Я шести годиков сгвоздил крестик,
Напялил на него лоскутки
И намалевал... пугало.
И повадилось лисоватое,
Сову за меня сивую сватая, --
На деревянной кобыле, в лапах -- ненастное знамя.
Я и направо. я и налево от него бежал,
А оно в затыло аукало.
А недавно зевнула дверь, и с порога
В белом платье скоьзнула Гость:
"А кого закидаю сейчас смелых губ я смертельной смородиной?"
А я мигом смекнул: ага! вместо рта-то трещина!
А не в тебя ли я вколачивал гвоздь?
Задушить ты меня пришла, деревянная уродина?
Заскрипело корявое: "Черноброво ли тебе? Кудряво ли?"
Глядь,
В тряпице торчу, головешкой лицо нарисовано.
Растопырился в обе стороны,
Крыж полынью-травой увенчали...
Что же это... Да и как же... как же слово это называется? Не отзывается...
Не касатушка, не лебедушка...
Вспоминаю: торопится, сыночка несет румяного.
Кажется, имя у нее в веснушках было...
Кажется, Аленушка...
Госоподи, за что же меня все обманывают?
5
Нет. Ну пожалуйста... Не надо.
Я совсем не взрослый.
Я маленький мальчик еще.
В городе живу я одиноком,
В пасхальном яичке -- Иерусалиме моем.
Звери сизые теней
Дышут в глазках граченочьих.
Тайны, добрые тайны
Дремлют радостям ликами львов.
Мед... глубок.
Печати успения -- голосы.
В свечецветном саду искуситель крадется,
Где стихи
Сочиняю пешком,
Где стихи
Соловьям подражать заставляю
И морозным узорам учу.
На царство
Помазать он хочет меня
Падали снежной тусклою горстью.
Свечку за свечкой ломает,
Заветную ищет свечу.
И как будто бы я соглядатай какой...
Я гляжу, я гляжу
Все стараюсь вникнуть
В около, в живущих:
О чем они? О чем я живу?
Знаю! Знаю, что слабою искоркою
Опускаючись в грязь я, в бесстыжест и в крики.
Но разве же и из тьмы не прорастают лучики?
И из ругани не пробивается разве же молитвы звук?
6
Я еще знаю, еще кое-что знаю.
Знаю, что чада за родителей цену рождаются.
Знаю, что жалость-колдунья в того превращает, кого пожалеешь,
Я о колыбельках знаю, что они -- гробик неспелый каждая.
Знаю, что у блудницы душа -- кошки, перебегающей дорогу. чернее.
Знаю, кк боли чума на языке тарабарском горланит,
Знаю, зачем от младенцев ужас ночной не укроется,
Знаю, что красота всего лишь гниения короста.
Знаю, как страшно женщина взгляды мужские слушает,
И пречистые духи летят врассыпную, пугаясь.
А я ни капельки, вот ни капельки не боюсь.
Я одного только трушу,
Одного только в городе я одиноком не знаю.
Звонче! Звонче!
С какого-то гиблого дна --
Келейка неубрана и бедна...
И птичкою вьется девочкин голосочек:
"Маленькая птаха,
Не люблю я маминого хахаля.
Не был бы он пьяным,
Не пришел бы и к нам с мамой..."
7
Вот и все,
Тук-тук,
Кто в теремочек лежит?
Кто-кто в непробудном смердит?
-- Это мы,
Вспять косолапая
Да Восвояси культяпое,
Карачун шебутной
Да Шептун-Никовой. --
Горюшко! Горе,
Полей речи дурацкие-дурацкие,
Созреет печали Дурак большой да кровавый...
Пожну его, блаженного, не ко времени.
Заварю для убогих забавушку.
Той забавушкой их всех и попотчую.
-- Отведайте, сердешные,
Слезок кромешных.
Ай, какие слезки! Темные-темные...
Петушку кукарекнуть невмочь.
Не снаружи, а внутри
Царскою они росятся водкою
И жгут живое мясо.
Не побрезгуйте глоточком поглумиться.
8
Бяша, бяша...
Питье бледногубое,Мы с тобой лобызались не раз.
Прежде... я тебя пил,
Теперь ты меня пьешь.
Надоело, слюнявое...
Кыш-кыш!
Прочь ступай!
Слышишь?
Будто кого-то зовут?
Баю-баю поют:
"Баю, брюхо ненасытное.
Баю, вы****ище неугомонное.
Нагуляла я вымечко тяжкое --
Белый свет до сердечка повыжрала,
До самой до горы до железной.
Как на той на горе на железной
Из шелков стоит Божия Церковь,
Церковь Божия... немоленая,
На закат алтарем повернута.
Во всю ночь звонари небывалые
В колокольцы гремят пуховые.
Никто в Божию церковь не захаживает.
Нет ни свечечек в ней, ни утвари,
Ни иконок в ней, ни причастия.
Вместо свечечек в ней -- души праведные,
Вместо утвари в ней -- дело страшное,
А заместо иконок -- угоднички,
Все святые Его да мученички,
Во персти на крестах распятые.
А на красном престоле, на воздухах
В багряницу и саван спеленутое,
Парчовой хулой перевитое,
Буковками хула то заструпила,
Шевелятся буковки шепотом:
"Се... се... князь последний!"
9
Сорока-морока
зелье варила,
Гостей обносила.
Этому дала.
Этому дала.
А тебе,
Сужено-ряжено,
Тебе, Свет мой единственный,
Не дала...
Не впущу тебя в горницу черную!
Не найду тебя в прятки...
Пальца безымянного именем твоим не озлащу...
Прости меня! Прости меня... Прости...
10
Отче наш! Иже еси на небесех...
Я голый. Укрыться мне нечем.
Дети злые прогнали, дразнили, не хотели со мною играть.
Я гостинцы Твои разложил.
А они не взглянули...
Посмеялись вот разве что...
Поманили, в яму столкнули...
Холодно мне было, горько и страшно.
Забери меня, Боже, домой!
.........................
Хлебца проящим -- дай им, господи!
Только я --
Что к Тебе принесу?
Щепотку сирую...
Ласковую чуточку...
Господи... Господеви...
Боже мой!..
...Дух, дыханьем кропотливый!
...И всему перед Тобой,
Что Тебе навеки живо,
Только Ты, один, живой!
От затепленной Предвечи,
Брашно Времешни вкусиху,
Все они для горней встречи
В смерть ведомы. Вижу их! --
Тьма, медлительная зыбко:
Плоть податливую тлят,
Пламя легкое молчат.
С неразгаданной улыбкой.
На Твоей ли я ладони,
Продлеваясь гулом крыл,
Понимая, тайну понял --
Кто во мне меня прожил?..
И Кого молю в надежде:
Милосердный, не отринь.
Боже Сущий впредь и прежде,
Всепрощающий. Аминь.