Она птиц обожала и сделала, в общем, немало,
Для возврата двукрылых придурков к родимым пенатам.
Разоряла скворечни и гнёзда, силки расставляла, –
Трудно в клетки впихнуть непривычных к комфорту пернатых.
Всякий редкий цветочек оформлен в прелестный гербарий.
В мотыльковое брюшко игольчатый ножичек воткнут.
И охотник, и таксидермист, и скорняк сберегают,
Интерес ее шкурный – сердечную склонность к животным.
Оставалось дыханье её безнадёжно-невинным,
Даже после бутылки Шабли, опрокинутой залпом.
И доверчивый единорог искушенья не вынес,
Пеленгуя ноздрями густой целомудренный запах.
Что ж тебе, дорогой, в подмосковном лесу не жилось-то?
Ломанулся на трассу, обманным инстинктом припёртый.
Человек с кадуцеем тебя обозначит как лося,
И подпишется в этом водитель помятой пятёрки.
Дева даже сквозь сон сладкой кротостью жжёт голубиной.
Только солнца не любит – хиреет и ноет, озябнув.
Тростниковая штора опустится как гильотина,
Отрубая лучи, чтобы спать не мешали хозяйке.