И все-таки вновь возвращаюсь туда,
в ту местность, где все, что не камень - вода
а что не вода - значит, камень;
где, выползши медленно из глубины,
на отмели хмуро лежат валуны,
ныряя в волне поплавками.
Здесь небо пропахло болотом, и лес
со скал, словно кожа змеиная, слез -
по пояс в холодные мхи, и
здесь рыба, гуляя в речной полумгле,
в дожди вылезает бродить по земле,
не чувствуя смены стихии.
Здесь можно кричать, но, скорее всего,
подавишься криком, как ветреной згой -
лишь эхо откликнется глухо
в том смысле, что в здешнем сосновом рядке
звук тонет быстрее, чем камень в реке,
и зренье надежнее слуха.
Смотри - и увидишь тяжелый налет
багровой брусники по краю болот
и то, как контрастней и суше
становится к осени берег, когда
светлеет пятном оловянным вода
на фоне коричневой суши.
Смотри - этот резкий предзимний покой
по контуру неба неверной рукой
очерчен так зло и зубчато,
что глаз, зараженный пейзажем, потом
легко реставрирует штрих и пантон
и долго хранит отпечаток.
Пожалуй, закончим. Пожалуй, уйдем:
язык набухает, как мох под дождем.
Теряю дар всяческой речи:
здесь речь инородна, здесь слово - фантом.
Брожу отрешенно с разинутым ртом -
и нечего молвить, и нечем.