Я - это все вокруг меня:
и плеск воды, и блеск огня,
и ветра шелест озорной,
и дождь, и снег, и летний зной.
Я - дерево, трава, кусты,
козявки, всякие цветы.
Я - пища - где духовный глад,
душе живой - цветущий сад,
для жаждущих - глоток воды.
Я - все для всех, а мне лишь ты!
* * *
Я по жизни горе мыкаю.
Толь живу, то ль не живу?
Забубенным горемыкою
пьяно падаю в траву.
И в тоске глазею в небо я.
Душит зависть к облакам.
То ль была ты. то ли-не было?
Я того не знаю сам.
И меня, как черта в ступочке,
топчет пестик злой Судьбы.
Счастье - кто-то носит в сумочке.
Ну, а мне - куль маяты.
Мне, с моею невезухою,
хочешь пой, а хочешь вой.
Ведь держусь я показухою:
мне, мол, горе - не впервой!
Я, мол, с горем - закадычный,
и не в тягость мне оно.
Неудач кружок привычный
мною выучун давно...
* * * *
Не воевав в Афганистане,
я в той гремящей стороне
ночами всеми, непрестанно,
во сне - нес сына на спине.
Я выносил его из боя
с кровавой раной на груди
и - просыпался в сердце с болью
незаживающей тоски.
Я шел за сыном, страхом маясь,
от пуль собою заслонял
и тяжко плакал, просыпаясь,
войну в Афгане проклинал.
Во время то, что сын мой кровный
в вертеп афганский ввергнут был,
я в снах своих, как трус позорный,
его от боя уводил.
Я сына ждал, себе не веря,
свое неверье злобно клял.
На каждый стук бросался к двери,
открыв кому-то дверь - линял...
Вернулся сын орденоносный:
афганский горький инвалид,
уже не мальчик. Сын мой - взрослый.
Мое же сердце все болит...
* * *Ш
Шалым ветром сорванная с дерева,
брошенная грубо в авторяд,
Вишенка, которая поверила,
кровью истекает на асфальт.
Жизнь по ней автомобильной шиной
прокатилась много раз подряд.
Вишенка, что сорвана с родимой,
кровью истекает на асфальт.
И никто теперь ей не поможет.
Здесь конец и жизри, и мечтам...
Душу мне предчувствие тревожит
тем, что эта Вишенка - я сам.
* * *
Ночью дождь в окно стучался,
горько плакал и просил,
чтобы я не запирался
и его к себе пустил.
Разведя мокрень - бодяжку,
он убрел куда-то вдаль.
Бесприютного бродяжку
мне его немножко жаль.
* * *
Владимир Даль
создал словарь
исконно русских слов.
Хоть собирал словарь
он встарь,
словарь и ныне нов.
Словарь оценен:
он бесценен
своеобразной полнотой
живого языка народа,
в котором мудрости природа
и языка фонд золотой.
Неисчерпаемый родник -
из быта русского возник
и Далем выписан прилежно.
Нет легендарней словаря
и это, право же, не зря.
Создать подобный - безнадежно.
* * *
Летит звезда падучая
и, как слеза горючая,
прожигает темный небосвод.
Ты в жизни моей лучшая,
но как звезда падучая,
прожгла меня, исчезнув через год.
Летишь звездой падучею,
оставшись самой лучшею
и пропадаешь в бесконечной тьме.
Звезда моя падучая,
слеза моя горючая.
В моей душе ты - солнышко в окне.
* * *
Быть может и была святой
войны Отечественной проза,
но знаю, что войны угроза
страшна, хотя бы и святой.
* * *
Ночной порою под Луной
лесной дороги вижу ленту
и кажется мне, что порой
по ней проходят тени в Лету.
Нетленные бредут впотьмах
и спотыкаются об корни,
и их гнетет какой-то страх,
и что-то силятся запомрить.
Луна им служит фонарем,
дорогу в вечность указуя.
Когда-нибудь и мы пойдем
дорогой вечности, тоскуя.
* * *
Люблю тебя, лелею, холю,
даю тебе во всем я волю,
ты мне дороже всех сокровищ,
ты кровь по жилам моим гонишь
и призываешь делать дело
умело, радостно и смело.
Ты для меня теплее солнца,
ты в этот мир мое оконце,
ты - все на свете для меня.
Люблю тебя я, ЖИЗНЬ МОЯ!
* * *
Жил да был Кухонный Нож -
в кухни лучшие был вхож,
уважаем был и чистим,
но однажды, днем нечистым,
другом стал руке бандита.
Была ими кровь пролита.
Нож в вещдоки угодил,
а потом и списан был.
Так же у людей ведется:
дружбой кто обзаведется
с криминальным элементом -
сам становится, моментом,
фирменным преступником,
от людей отступником.
* * *
Засыпать начинаю.
Душу сну поручу.
Прихожу к Будулаю.
У костра помолчу,
пятки суну в кострище,
чтоб не мерзли мозги.
Ветер, злобствуя, свищет
и не видно ни зги.
Привидением белым
женский образ плывет,
обнаженнейшим телом
за собою зовет.
Я за ней поднимаюсь,
а навстречу козел.
На рога натыкаюсь
и обратно побрел.
Но костра уже нету.
Будулай стал рекой.
В реку кинул монету,
щупал воду рукой.
Вдруг я вижу: е порогам
я лечу на плоту.
Здесь конец всем дорогам.
Просыпаюсь в поеу...
* * *
Веселая долинушка,
а там стоит детинушка,
путей где серединушка,
в его руках дубинушка.
Веселая долинушка,
там ждет купцов детинушка,
в его руках дубинушка,
от дуба половинушка.
Веселая долинушка,
дождал купцов детинушка.
Не спасла дубинушка:
Стрелой сражен детинушка.
Веселая долинушка.
Другой стоит детинушка,
в его руках дубинушке,
в его глазах кручинушка...
* * *
Всего живого яростный убийца.
Где нищета, там он всегда вождем.
Все человечество не может похвалиться
тем, что убийца-Голод побежден.
* * *
В одно мгновенье падает Звезда -
ей высотаперестает быть домом,
она летитв безвестность, в никуда
и не блистать ей в небе, так знакомом.
В одно мгновенье падает Звезда.
В высотах звезд и без нее хватает.
Они о ней не вспомнят никогда -
там каждая Звезда себя лишь почитает.
В одно мгновенье падает Звезда.
Одна упала, но взошла другая.
Звезда упала - то ее беда.
Живут высоты, жалости не зная.
В одно мгновенье падает Звезда...
* * *
В нашей жизни все перевернулось,
встало на дыбы, вперекосяк.
В людях, вдруг, животное проснулось,
ринулось по жизни на рысях.
Стало нормой званье "Вор в законе",
прижились кликухи "бык", "качок",
хвастаются тем, что был "на зоне",
о работе честной - все молчок.
Все крадется, перепродается,
вплоть до головы и языка.
Бездуховность водопадом льется
и бурлит преступности река.
Телевизор стал убойной силой,
где царят: реклама, кровь и ложь.
Окрестила женщину кобылой,
стервой, проституткой молодежь.
На эстраде дерганные дуры,
песенные тексты из трех слов,
попы, полуголые фигуры,
прыгуны-певцы под вид козлов.
Даже литераторы "оглохли":
пишут озверелый детектив.
Им начхать: хорош он или плох ли,
лишь бы получить аккредитив.
У издательств лирика в загоне.
У страны нет стержневых идей.
Все живут за долларом в погоне,
жизнь гоня, как взмыленных коней.
В нашей жизни все перевернулось,
встало на дыбы, вперекосяк.
В людях, вдруг, животное проснулось,
ринулось по жизни на рысях...
* * *
Я человеком был рожден
и в этом твердо убежден.
Но почему душу, как птица,
взлететь, парить всегда стремится?
* * *
Р О М А Н С
Настрою струны на минорный лад,
переберу их нежно, чуть касаясь,
и зазвучит гитара с сердцем в лад,
с его больной струной солрикасаясь.
И голосом, с заметной хрипотцой,
я запою о том, что наболело,
о том , что верен я тебе одной.
Хотела б ты того, иль не хотела.
Пусть я забыт тобою навсегда,
а ветры счастье разнесли былое.
Я как любил, так и люблю тебя.
Мне богом чувство не дано другое.
С гитарою тихонько погрустим,
споем о том, что нам с ней одиноко.
А твой уход к другому мы простим -
все приписав одним моим порокам.
Настрою струны на минорный лад,
переберу их нежно, чуть касаясь,
и зазвучит гитара с сердцем в лад,
с его больной струной соприкасаясь.
* * *
Д Е Н Ь П О Б Е Д Ы
Ныне праздник.День Победы!
В этот день седые деды
надевают ордена,
чтоб их вспомнила страна.
Я поеду ныне к деду.
Будем праздновать Победу.
Дед к ней руку приложил:
немцам руку одолжил.
К моему седому деду
ныне в гости я поеду.
Стар уж дед, а заводной:
спорит каждый день с судьбой.
Я поеду ныне к деду.
Попаду как раз к обеду.
Сядем с дедом мы за стол
и забьем обеду гол.
Я поеду ныне к деду.
Влезем с дедом мы в "Победу",
а "Победе" столько лет,
что не помнит даже дед.
С дедом мы на той "Победе"
к другу дедову поедем.
Деды станут вспоминать -
как умели воевать.
Сталинград и Подмосковье
поливали деды кровью:
вражьей кровью и своей.
Знали жуть госпиталей.
С той Отечественной бойни
ненавидят деды войны,
агитируют за мир,
за великий жизни пир!
*** *** ***
М А Р И Н Е Ц В Е Т А Е В О Й
У Бога ты просила мало:
цыганом мчаться на разбой,
за всех страдать под звук органа
и амазонкой рваться в бой.
Дорог просила трудных много...
Все получила ты сполна.
Теперь сидишь в гостях у Бога
и пьешь его елей до дна.
Он в жизни дал тебе поболе,
чем ты просила в юных днях:
дал петь возможности о воле
и быть в неволе, как в сетях.
ДЖал поэтическую страстность
и глас поэзии средь дней,
когда суровая ненастность
висела над страной твоей.
Ты жизнь прошла до черной башни
изгнания. Жила как тень...
Безумным был твой день вчерашний,
но стал легендою в наш день.
Сквозь сеть и плеть большой тоскою
пробилась ты к людским сердцам,
и белой пеною морскою
ушла, вскипая, к праотцам.
Теперь в раю, гостишь у Бога.
В том нет сомненья у меня.
К нему вела тебя дорога
из мук, тоски, любви, огня...
*** *** ***
В России есть такой магнат,
перед которым все дрожат -
от президента до меня
его боятся как огня.
Он так могуч и так богат,
что перед ним как гурт ягнят
чубайсы, березовские
и прочие бесовские.
Из ничего поднять и в князи
произвести из подлой грязи
ему не стоит ничего,
хватает слова одного.
Любого ловко уничтожит,
коль слово на слово помножит
и даже пепла не найдут,
коль слово приложил он тут.
Он может временно любить,
и лишь молчаньем погубить.
Сильнейший в мире он наркотик,
за душами людей охотник
и может, коль захочет, всласть
измордовать любую власть.
Болвана сделать мудрецом,
честнейшего же - подлецом,
пройдоху вывести в святые -
ему усилья небольшие
для этих смен произвести
необходимо. Сам грести
при этом всем, он будет деньги.
И наплевать ему на бредни
идеи, совести и чести.
Умеет он все это вместе
сгрести в один котел большой,
переварить и нам лапшой
развесить по ушам одним
для назидания другим.
Он громовержец, льстец, недуг,
брехун коварный, враг и друг -
известен всем он меж людьми:
всесильной, звонкой кличкой СМИ!
*** *** ***
Однажды Соловей, пропев свои рулады,
у Розы требовать достойной стал награды,
а Роза, рассмеявшись от души,
повыставила острые шипы.
Ей Соловей не нужен был ни мало.
Она Садовника, как Бога ожидала,
но он другие жаловал цветы
и недолюбливал колючей маяты.
Разгневанный коварством Соловей
стал серенады петь, сначала для друзей,
потом, пленен Анютиными глазками,
стал петь для них и расцветал под ласками.
А Роза, что его мольбам не вняла,
довольно скоро отцвела, завяла.
Мораль проста: шипы - любви враги!
Такие вот, ребята, пироги...
*** *** ***