Видишь, город насажен на ратушу, как на острое жало булавки,
Мандариновой бабочкой мечется меж костров обгоревшее небо,
Вниз по стеклам, кровящим и радужным, аккуратной кондитерской лавки
Книжный пепел сожженного вечера опускает Германию в небыль.
Видишь, пламя чадит и срывается с обвалившейся крыши казармы,
Лижет пятку солдата в подштанниках, и бежит, не найдя себе места,
К шелестящей осокою старице по телам и глазам лучезарным,
В изумленье застывшим - когда и как это стало с заставою Бреста?
Видишь, лак на сандаловом дереве пузырится в голодной буржуйке,
И шипит, как огни зажигательных за чугунным рисунком ограды,
Где динамик, охрипший потерями, и старик в порыжевшей тужурке -
Прислонился слегка к перекладине и замерз посреди Ленинграда.
Видишь, красное марево стелется по проталинам позднего марта,
То гудит, поднимаясь над крышами, то, углями осыпавшись, стынет.
Бойко крутится чертова мельница, и стирает с невидимой карты
Косы русые, черные, рыжие догорающей бывшей Хатыни.
Видишь, топятся печи Освенцима урожаем из газовых камер.
Дым относит до Рейна и далее, видно сильная, сильная тяга,
Раз в туннелях, заполненных немцами, нагреваются воздух и камень,
И в огне оплывают регалии не увидевших краха Рейхстага.
Видишь, капает ветка сосновая и смолой пахнет горше и горше...
Не увидеть бы что-нибудь новое... Будь то бабочка, лис или коршун.