Если верить, что города нет, но вокруг ограждения,
Третью сотню под властью воды, будто рыбы придоний –
Я еще не встречалась с тобой, потому как мертва от рождения,
Под надзором дуэньи Марии, в замужестве донны,
Чья мантилья чернее, чем южные ночи Кордовы.
Флибустьеры на всех парусах – им незримы глубины
Три столетья вода охраняет от бога – покой неизбежен,
Где песок и корил и орал на огромные рыбины
И казался гранитом Фонтанки и сквером Манежной,
Где дуэнья Мария по капле столетия сцеживала
Между мной и тобой.
Но вкусив мертворожденный вкус ожидания,
Я открыла глаза – надо мною не волны, но месяц –
Я открыла глаза – и ветрами бесчинствует Дания.
Кто назвал этот город? С какого похмелья Венеция?
И плевала. И солью рвало на гранитные выступы.
И орала. До боли в гортани. До первого встречного.
Пуповина. Река-пуповина. Обрезали. Выставили.
И напевы твои оглушали, как выстрел картечевый.
И не насмерть. И вроде живая. И думать тут нечего.
Чью-то люльку качает рука, что бледна и неистова,
То Мария, дуэнья Мария, столетия сцеживает
И икринка к икринке – сплетаются нитями бисера
И блестят на запястье подводным, мерцающим, бежевым.
Не хватает одной, той, что вечно мертва от рождения