* * *
#506
а.кулакову
передо мной: не низок, не высок,
не знающий ни горечи, ни боли,
как в пулевой стрельбе бросок в висок
или как трехочковый в баскетболе,
а.кулаков - удар поверх голов;
простолюдин, целующийся в губы,
из рославля; задира; сквернослов;
геноссе геббельс нашего пивклуба
им. новака, привыкший за свои,
за кровные одалживать по роже,
с душой актера рыбникова и
с лицом гостюхина, но помоложе;
шар о пяти углах, надрывно строг,
как сдавленный гипотенузой катет
без доказательств, - но пятнадцать строк
потрачено, так что, пожалуй, хватит.
в то время, когда ночью три цены
таксисты брали с единицы пойла,
звучали «хипаны», и у страны
не заимелось от оле-лукойла
бесплодия, когда борцы сумо
и отчимы у телеговорилен
еще напоминали нам с умом
карающих простой набор извилин,
и дрейфовала модная теперь
фокусировка на одном предмете, -
я левым посылал в нокаут дверь,
и в корпус 10а врывался ветер,
подскальзывался, словно в гололед,
на вахтенных приветах и спасибах,
и норовил на лестничный пролет,
обросший пылью завитой на сгибах,
метался по ступеням, как метла,
и швы вылизывал в стеклобетоне,
и останавливался у стола
в пятьсот шестой протянутой ладони…
(когда бы мы кружили на балу,
как подобает ветренному принцу,
поправив бабочку, воткнув в винил иглу
и медленно перелистнув страницу,
не нарушая ритма и длины
подстрочника и нежась вглубь подшерстка, -
на темных указателях цены
тогда бы нас нарисовалась горстка
обут-одетых, взятых напрокат
для нижеследующего лениво
со старых фото, где закат в закат
протек, как с кадыка под ворот пиво).
но вот открыта первая глава
далекого конца восьмидесятых,
когда из нас, из серпо-волосатых
не шли членораздельные слова.
заняв по коридорам овощей,
мы лежа рифмовали «вобла-пиво»,
так наз. двустишья местного розлива
под аккомпанемент, и вообще:
кусали приходящие в плечо;
прощаясь же, протягивали «краба»;
в одном углу читал ю.н.арабов,
в другом – товарищ м.с.горбачев
арендовал, нет, взял у нас экран
под воскресение, почти под вечер,
в прайм-тайм, пока разогревалось лечо,
зачерпывалась ложкою икра
из кабачка, отстаивал остов
компании явление харизмы
(так берегут миазмы механизмы
давно неразводящихся мостов)
и далее по списку - и на то
я отзывался площадной заявой,
а ты, алеша, бегал нам за «явой»
в сабо на босу ногу и пальто
на босо остальное (до утра
еще усугубишь, еще нахохлишь
подпаска), но, переходя на коклюш,
перелистни часа на полтора
до вопля «люди! помогите мне!
я умираю!» в новые афоны
и сна, упав на битые плафоны,
внутри пятьсот шестой, поскольку вне
я слизывал диплом, не напролом,
но с некой тошнотворною морокой…
вокруг женились. запивали кокой.
четвертым кеглем выходил диплом,
последним кругом выходил, дрему-
чим будущим, чему я, новый в касте,
рукоплескал, точнее сопричастил
свое не к своему. не к своему.
те времена останутся в тогда.
лехаим, тезка! или не лехаим?
мне кажется порою, что солда…
нет, мы друг друга в толпах окликаем
на первый и второй, на вы и ты,
на север-юг, на царь и на емеля,
и расставляем точки с высоты
под утро не пришедшего похмелья.
в термометре давно упала ртуть,
и яблоки намеренно прилипли
к окну – не проглядеть кого-нибудь,
пока бульвары прорежают ливни.
но пусто все - на тишь и серафим
не сходит; в памяти осталось,
как руки разминают парафин
на двадцатисантиметровый фаллос,
подпалены усы, растянут рот
и мокр, в перспективе фоторобот
настенный представление дает
о мимике хозяина, и чтоб от
всего отгородиться на понтах -
последняя обложка дюренматта,
а я в довесок, кадр просто так,
с полнейшим ощущением примата.
(негоже забывать о пустяках:
они, еще, быть может, два-три слова
надолго затеряются в стихах,
надписанных не томасу венцлова,
но их черед наступит, по квита-
нциям с иными быть, с разбега
глазницы перекрашивать в цвета
остывшего, опятнанного снега).
пропустим оглавление? сама
она, чей взгляд и голоден, и меток,
зима, мой дорогой, опять зима
надламывает нам остатки веток,
пришла, зараза, заполняет клеть
коричневой клеенчатой тетради,
зовет инакомыслить и дряхлеть
к изъеденной венозной сеткой ****и,
к ее ночным руладам «дам - не дам»…
но баста! положу последний камень:
свидания, что ялта и потсдам,
отныне невозможны между нами.
те времена останутся, тогда
как эти, что на перевале третьем,
«вино» переиначили в «вода»,
все лишнее послали к междометьям.
«работа в…» теперь «работа на…»,
но та же беспробудная работа,
и нам как исключение дана
надежда, или суть переворота.
покуда отстраненные страной
мы разбавляем струнной читой-дритой
безмолвие, проходит, как штрафной,
с одиннадцати метров не забитый,
который год, который год молчат
приемники – им нечего динамить,
запас адреналина не почат,
и нехотя ворочается память.
2003