Когда холодало и окна чужие желтели,
Хмелил - терпковатый, на розлив отпущенный, - вечер,
За кровлями кроясь, залётные ангелы пели
Битловское что-то, - я был гениален и вечен.
Вцепиться, вдышаться, плющом неотвязным увить их,
Навзрыд и навеки, - врастая и не отпуская,
Но всё же - не вспомнить, а вам - и во сне не увидеть:
Какими судьбами меня подымала Сумская,
Какими стихами, да нет, - не стихами, а - снами,
Не снами, а - взрывом - вздымалось и по ветру рвалось
Ночей одиноких - отчаянно-чёрное знамя
Тоски и свободы... И всё это - юностью звалось...
Там веяла - вечность... Там жизнь торопливо листала
Страницы пророчеств, сверяясь по судьбам и датам,
Там Гоголь, - вороной, - нахохлился над пьедесталом
И крыши вгрызались в холодную мякоть заката...
...Прозрев, опознаешь - дворов обмелевших колодцы,
Слепых переулков фонарную жёлтую слякоть,
Но что остаётся? - о давние дни уколоться
И, в строфах протяжных, - былое бессмертье оплакать...
...Детей не пускайте - в бездонные каменоломни
Ночей одиноких! Забейте крест-накрест ворота.
С какою по счёту, - простите, родные, не помню, -
Я жизнью прощаюсь, - отныне и бесповоротно,
Но та была - первой... И - заново, сызнова, снова
Твердит, не сгорая, - над пеплом, что теплится еле,
Прозревшая зрелость, заложница зримого слова:
"Когда холодало и окна чужие желтели..."
1978. 2003.