Высыхает солнцем съеденная лужа
с червяками и микробами на дне.
Ты найдешь себе какого-нибудь мужа,
но не думаю, что высохнешь во мне,
выползая черепахами наружу,
заползая тараканами извне.
Всеми створками и окнами распахнут,
размалёван разноцветами кисти
и чужими выделениями пахнет
небосвод и как бы держит взаперти, –
только звёздами ударит в область паха,
расшвыряет по углам моё «прости».
Ты прости меня за выжженный хрусталик
глаз, за груз невидимых оков
и за душу, перемазанную в кале,
за молчание, за сложности узлов,
и решётку, за которой, зубы скаля,
ветер воет как Борис Гребенщиков.
Вот луна, смотри, красива и раздета,
и холодная как выстраданный взгляд,
Апокалипсис на листиках поэта –
тех, которые как будто не горят, –
лишь тела сжигали в гитлеровском гетто,
лишь земное реагирует на яд.
Мир размыт, как свет, пройдя сквозь призму,
сжался в точку на трясущейся руке,
получив пространственную визу,
развалился на цветочном лепестке.
Люди намертво привыкли к реализму
и молчат на неизвестном языке.