Там, где воды пролива с оглушительным гулом
Об утёсы Чукотки разбивают валы,
Выходили из тундры двадцать семь есаулов
И стояли угрюмо на вершине скалы.
А за ними по следу на оленьих упряжках,
В продымлённые шкуры завернув пулемёт,
В чёрных кожаных куртках и таких же фуражках
Пятьдесят комиссаров продвигались вперёд.
И на мысе Дежнёва, там, где два океана
Друг о друга ломают ледяные поля,
Комиссары прижали к узкой кромке тумана
Цвет казачьего войска, из «Максима» паля.
Но казак не сдаётся под влияньем момента,
Даже если минуты у него сочтены!
Двадцать семь есаулов на краю континента
Оставались присяге беззаветно верны.
И, когда их винтовки проглотили патроны,
И последние гильзы полетели на снег,
Чтобы плен не позорил золотые погоны,
Разом прыгнули в море двадцать семь человек!
И седая пучина захлестнула их пеной,
И сомкнулась над ними ледяная вода.
И не стало отныне их в безумной вселенной.
И никто о них больше не слыхал никогда.
Ныне время иное… Но, когда супостаты
Поднимают в проливе над волной перископ,
И подводник нерусский – офицер блока НАТО –
Прижимает сурово свой к нарамнику лоб
И на берег Российский злобный взор устремляет,
И диктует радисту, что ютится в углу…
Вот тогда что-то с силой в перископ ударяет
По оптическим линзам, по чужому стеклу.
И под грохот тревоги оглушительно-дикий
Субмарина уходит от Российской земли,
Унося в перископе наконечник от пики
И в насечках от шашек кормовые рули.
А насмешливый посвист вдаль её провожает.
Тихо песня казачья над водою звучит.
Это души умерших нам с тобой помогают.
Это совесть казачья о России болит.
Так пускай же бледнеют и дрожат басурманы,
Паранойей страдают и не спят от тоски,
Потому что любого с того света достанут
И сурово к ответу призовут казаки!