Амуры, лук воруя в огороде,
Нанюхались случайно конопли,
Изрядно кокаином чуть припорошенной.
(Каких чудес не встретишь на природе).
А мимо в сплине шел поэт походкой сонной.
Блеск глаз его, движенья, вроде,
Напоминали колебания сопли.
Шмели хмелели, бабочка хотела
Пыльцы похавать. Жабы жались смело
К жабам. А ангелы прилично приторчали,
И луки взяли, и метали стрелы,
И несколько точеных стрел влетело
В тело ни в чем не виноватого, в печали
Идущего поэта. И это лишь начало дела.
А стрелы прикасались к конопле и героину.
Поэта тело приобрело иные очертанья.
Сплин лица с лица он выплюнул на жаб.
И кайфом кайф сломав, усилил их желанья.
И оне (они?), изведав сплюнутого сплина,
Набросились взаимно жбабьи мужики на жбаб,
Тем самым в наш пожар добавив лигроина.
В тот день брандмейстер хоронил прораба.
А, может, тёщу замуж выдавал. Не помню.
Пожарные насосы работали с иными жидкостями.
И город весь гулял. И кухонь жар напоминал Японью,
Изысканностью блюд, обильем, рисом, рыбьими костями,
Грудями жабьими и дивными речами поэтов. Жаба
Случайно оказавшись вдруг вдовой соломьей,
Истошно в голос закричала «караул! насилуют! пожар!»,
(В разгар всеобщего веселья!- никто и оком не того),
А город уж огнём подумал, что учения, как в песне,
И полковник скоро выключит рубильник в надежде,
Что поэт спасёт. И жаба не свинья. Не отменять же именины!
И вот такое приключение имело место, время и пространство.
Какой был смысл рассказчику готовить то мучное блюдо?