«Я попробовала – что-то не поется, – написала мне Старушка Х по поводу фразы из моего перевода английской баллады (http://www.stihi.ru/2003/11/10-918). (Фраза звучит так: “Но мы вдвоем с святым отцом прикончим жбан пивной”.) – Это ведь песня, а сочетание “м-с-с-в” – труднопроизносимо. Почему бы не поправить?» Действительно, замечание Старушки Х кажется, на первый взгляд, вполне логичным: принято считать, что чем «воздушнее» стих, чем легче его декламировать, тем лучше. Но давайте задумаемся, всегда ли это верно.
***
Когда-то мне довелось поучаствовать в мужском академическом хоре, и там я на своей шкуре узнал, сколько муки может принести певцу «неудобное» звукосочетание.
Исполняя «Вакхическую песнь» Пушкина на музыку Чайковского, мы вместо «поДНИмем бокалы» пели «поДЫмем бокалы» – в противном случае получался ужасный «спотыкач». А ведь, казалось бы, это словцо – «поднимем» – совсем безобидное.
Однако можно вспомнить и другие примеры. Например, короткие отрывистые слова Маяковского «Дней бык пег. Медленна лет арба», положенные на музыку Свиридова, пелись так же тяжело, но звучали при этом совершенно естественно (кстати, здесь есть то же самое сочетание – «дн»!).
Значит, можно сделать вывод, что дело не в шероховатости вообще, а в соответствии музыки и звукосочетаний. Понятно, что ни Пушкин, ни Маяковский не предназначали свои стихи для пения и ни о какой музыке не думали.
То есть, в случае моего перевода, будь это романс – да, неудобные сочетания убрал бы, не задумываясь. Но это – баллада, и исполняется она совершенно иначе. (Достаточно вспомнить многие песни Высоцкого, который не только часто использовал «неудобные сочетания звуков», но еще и умудрялся подолгу, с напряжением «тянуть» согласные.) Я вообще предполагал, что в переводе баллада уже вовсе не будет петься, а будет читаться с листа, поэтому старался повысить ее динамику, используя исключительно мужские рифмы и порой – стыки согласных.
Но дело не только в музыке. Неудобные звукосочетания могут применяться и более тонко – например, для того, чтобы дать читателю физически ощутить смысл слов. Вот как использует этот прием Цветаева.
Выше – знамя!
Бог над нами!
Тяжче камня –
Плотский пламень!
Не правда ли, «тяжче» звучит куда тяжеловеснее, чем просто «тяжелый».
Еще более любопытный пример можно найти у Пушкина в поэме «Полтава».
Как сткло, булат его блестит.
Как вам это «ксткл»? На стихире – да и не только на стихире – поэта на куски бы за такое разорвали! А Пушкин ничего – написал. И притом не в начале своего пути – тогда он как раз к гладкописи стремился, – а уже зрелым мастером. Подобрать более «воздушные» слова и Пушкину, и Цветаевой, думается, ничего бы не стоило. Почему же лучшие поэты не стесняются использовать столь “неблагозвучные” сочетания?
Возможный ответ подсказала мне мой преподаватель вокала Юлия Алисова. Как-то во время урока она заметила, что человек, однажды начавший петь правильно, никогда уже не бросит этого занятия. Ключевое слово здесь ПРАВИЛЬНО. Правильное пение, по ее словам, вызывает в организме приятные вибрации, оказывает почти наркотическое действие. (Для непосвященных поясню: в пении задйствован не только голосовой аппарат, но практически весь организм, в особенности дыхательная система, мышцы брюшного пресса, спины и т.д.) То есть, мы используем свой организм как музыкальный инструмент, извлекая из него звуки, и одновременно доставляем ему (себе) удовольствие. Вот почему человек, читающий стихи «глазами», ограничивает свое восприятие, лишая себя многих ощущений!
Теперь, произнесение каждого звука требует определенного напряжения организма, определенной позиции органов, определенных энергетических затрат. Почему бы не предположить, что работа по произнесению одних звуковых последовательностей более приятна, а других – менее? Тогда становится понятно, почему вроде бы ничем не выдающееся на бумаге стихотворение, при декламации может задеть в нас какие-то струны и вызвать настоящий прилив чувств. В нем подобралась удачная комбинация звуков – и простых для произнесения, и сложных. Нашему организму приятно работать над этой комбинацией.
Лучшие поэты пишут свои стихи, проговаривая их. Очевидно, Пушкину было приятно произносить это страшное «сткло» – и он оставил его.
Здесь, конечно, возникает много вопросов. Одинаково ли воздействует одна и та же звуковая комбинация на разных людей? Или, как музыка, она может быть одним приятна, а у других вызывать отторжение? Как это связано со строением организма и т.д.?
Не знаю, существуют ли какие-то научные труды на эту тему или нет. Вряд ли – надо ведь быть не только филологом, но и немножко акустиком, немножко медиком, немножко певцом, немножко поэтом, в конце концов. (Хотя взаимосвязь между физическими действиями и душевным состоянием давно уже доказана.) Однако поразмышлять на эту тему очень полезно.
Особенно полезно поразмышлять на эту тему переводчику. Почему переводчику особенно? Потому что инструментовка - один из немногих доступных ему инструментов, учитывая, что размер, содержание, образы ему заданы оригиналом.
Здесь на сайте, в дискуссиях часто вспыхивало выражение «филологические переводы». Одно, мол, дело, если перевел поэт, и совсем другое – если филолог. У филолога перевод, может быть, и точнее со всех точек зрения – но «не звучит». Не связано ли это с той же самой звуковой организацией?
Если об инструментовке вообще выходили какие-то книги (например, Георгия Шенгели, отрывок можно найти здесь – http://rus.1september.ru/article.php?ID=200202112), то об инструментовке переводов было сказано очень мало. Было сказано, что она важна. На ум приходит статья Карпа и Томашевского «Высокое мастерство», где они приводят в пример маршаковский перевод сонета Шексприа, инструментованный на букву «м»:
Любовь – над бурей поднятый Маяк,
Не Меркнущий во Мраке и в туМане.
Любовь – звезда, которою Моряк
Определяет Место в океане.
Да еще Чуковский давным-давно отметил перевод Гребнева из Расула Гамзатова: тот, мол, так хорошо инструментован, что не отличишь от оригинальных стихов. Вот отрывок оттуда (цитирую по памяти):
ДоРОгая моя, мне в доРОгу поРА,
Я с собою добРА не беРУ.
Оставляю шиРОкие эти ветРА,
Щебетание птиц поутРУ.
Все это прекрасно, но, как мы видели, оригинальные поэты в своем творчестве не ограничиваются простым введением опорных звуков. На самом деле, не ограничиваются и лучшие переводчики, просто никто (возможно, ошибаюсь!) не анализировал их работы с этой точки зрения. Надо бы это проделать, а пока приведу пару примеров из собственных переводов. В некоторых случаях мне удавалось осознать, почему внутренне хочется предпочесть одни слова другим.
Вот отрывок из «Апрельской девушки»:
Славьтесь, вешние заклятья:
Мне Апрель попал в объятья!
То волшебный,
То ненастный,
ДЕРЗКИЙ, ВЗДОРНЫЙ,
НЕЖНЫЙ, СТРАСТНЫЙ…
Я не сразу понял, почему я остановился на выделенных словах – и ни с места (хотя вариантов было много). Причем именно в таком порядке. Думается, вот почему. Эти строки противопоставлены друг другу, в них говорится, что Апрельская девушка бывает и такой, и сякой. Поэтому первая строка насыщена звонкими согласными «д», «р», «з», а во второй – их нет вовсе. Далее, вторая строка не развивает первую, а как бы следует параллельно, поэтому она начинается с той же гласной – «е». При переходе с первой строки на вторую как бы происходит возврат.
Другой пример – из английской баллады. В одном из куплетов герой ругается, и я постарался насытить его речь трудно произносимыми сочетаниями:
Но что за чеРТ?! У этих моРД
Не пиво, а вода.
Да будет Бог К МеРЗавцам СТРог
В день СТРашного суда!
Спокойно прочитать этот куплет не получится. Придется повышать голос, напрягать гортань и связки. Так ли это, на ваш взгляд?
***
Поднимая эту тему, я хорошо понимаю, что становлюсь на зыбкую почву. Слишком много здесь субъективного. Но факт остается фактом: лучшие писатели далеко не всегда стремятся к «воздушности». Мне было бы очень интересно услышать ваши соображения на этот счет, кто-то, возможно, знает о существовании интересных научных работ на эту тему. Короче, жду ваших отзывов.