1.
Однажды он все же умрет, некрасиво и грубо,
Допустим, от грыжи, хотя вероятней – от пьянства.
Он будет лежать на столе из мореного дуба,
Собой замещая привычные вина и яства.
Слетятся к нему на поминки проворные гости:
Иной – по знакомству, иной – по счастливой наводке,
И станут, урча, обмывать благородные кости,
Дрожащие трели пускать, соловея от водки:
— Покойник при жизни был странно охоч до Шопена…
— Что верно, то верно! Не верь после этого знакам…
— И умер не весь и не сразу, а так постепенно,
Что, кажется, жив… Среди нас… А дальнейшее – вакуум.
2.
Вот старик провожатый, на свет полусонно глазея,
Безучастно влечет лабиринтом квартиры-музея
Фетишиста, который, искусным прельщен новоделом,
Разве только не воет над мнимо исчезнувшим телом,
Над перчаткой, печаткой, жилеткой – его пеленами,
Словно, нас пережив, наши вещи становятся нами,
Отслужив, вырастают в цене, причисляются к лику,
Обличая своим благородством хулителей клику.
Вот очки. С переломленной дужкой, залатанной ниткой –
Эпизод мелодрамы, с гнильцой, как товары со скидкой,
Болевая примочка с душком золотого елея…
Фетишист изнывает от боли, к очкам вожделея.