Я, конечно, не тот, за кого принимают меня фонари
и трамваи,
Я давно не поэт, я избитый ментами оборванный бомж.
Фонари и трамваи глупы, а дома меня знают,
И щетинят свои домофоны: сюда я не вхож.
Я вернулся на Родину, где я до этого не был ни разу.
Нелюбимый подкидыш зачем-то приперся в родительский дом.
А у мамки на кухне и в спальне полно всяких разных.
Хорошо, не убили, а мамка пустила в сарайчик,
спасибо на том.
Мама, мама, ах, что же ты сделала с домом!
Уломали тебя квартиранты, пустивши соплю,
Козыряя каким-то, когда-то и якобы бывшим погромом…
Знаешь, мама, а я тебя очень люблю!
Мама, мам, я сейчас, я сейчас, я тебя подниму,
протрезвлю
и умою,
Твой позор мне не гадок, я укрою твою наготу.
Да, я знаю, что было, но я этих гадов урою.
Кто останется жив – не приблизится и на версту.
Да, я встану из грязи и займусь этой черной работой.
Да ведь я не один, ты уж нас нарожала, то-то встанут полки!
Мы прошли через все, мы теперь не боимся ни крови, ни пота.
Мы очистим наш дом и украсим святыми его потолки.
Вот тогда ты и вспомнишь, кого ты любила когда-то,
И откуда теперь у тебя есть какой-то народ.
И заплачешь над тем, что опять нарожала солдатов…
Ничего, покачаешь хоть внуков, потерпи,
дай нам день,
дай нам год.
Москва, 2003