_ _ _
Павлу З.
...Я из сельской глуши, где на улице нет ни души
в 0. часов по московскому, даже собаки не лают,
где пороша вовсю несъедобной крупой порошИт
кров соснового дома и кров дровяного сарая.
Я отсюда пишу, где сам воздух пропитан тоской,
то есть привкус тоски растворён в деревенском озоне,
где живёт на природе народ, от нужды воровской,
в телогрейки одетый, что те твои зеки на зоне,
перестройкой убитый и спившийся с круга народ,
не ведомый никем - ни властями, ни Господом Богом,
уповающий только на спящий в снегах огород,
что вскопает весной, упираясь копытом и рогом
в борозду и в межу, и засадит картошкой его
и пойдёт выпивать, не помыв сапоги, под берёзу...
Я отсюда пишу под шуршание снега всего
в 0. часов по Москве. Нет, уже в 0.15. Тверёзый.
Я с тревогой и болью, с занозой под сердцем пишу
из деревни своей, чей уклад в сотый раз разворочен.
РастИ здесь анаша - стар и млад бы курил анашу
и валялся вповалку в снегу у дорожных обочин,
потому что на водку не хватит рублей никаких,
а тверёзым народ пребывать ни в какую не хочет.
...Я средь ночи пишу, посвящая тебе этот стих,
под покровом её - побелённой порошею ночи.
Я - из сельской глуши, где мужик по простому обут
в безразмерные валенки с новой на пятке заплатой,
где метла на крыльце - непременный к крыльцу атрибут,
где понятие "очень" роднится со словом "порато".
Я - из сельской глуши, то есть родом отсюда - из недр,
из слоёв и из масс, или, как говорится - из гущи,
где печник деревенский - в делах своих мастер и мэтр
в голинеще сапог носит кельму для важности пущей.
Здесь я нынче в гостях, и имею на жительство вид
в неказистой избе, кособокой, скрипучей и древней.
И заноза под сердцем, ты знаешь, саднит и болит
за деревню свою, за судьбу обнищавшей деревни,
где по избам сидит безработный, безденежный люд,
доедая дары с погружённого в снег огорода.
ГосудАрю - салют! ГосудАревым слугам - салют! -
в честь успехов больших в геноциде родного народа.
Вот бы манная с неба заместо холодной крупы,
да Бориса-царя поменять на царя Моисея!
И - в пустыню! В пески! Лет на срок! И мы - не рабы!
Но - зима на дворе и пороша за окнами сеет.
В 1.00 по Москве выхожу из избы в коридор,
на крыльцо выхожу, подставляю лицо под порошу,
вижу чёрное небо и чёрный соседский забор,
и занозу под сердцем держу, как тяжёлую ношу.
Тишина во дворе. Тишина во Вселенной во всей.
Спит по избам народ, убежав от нужды до рассвета.
Отодвинься, рассвет! А ты сыпли, пороша, и сей,
завали до окОн и деревню, и в целом - планету!
Может, ближе к утру провернётся Земля на оси
и с оси соскользнёт, что твой шарик, под тяжестью снега
и в пространство нырнёт. И не будет на грешной Руси
ни богатых, ни бедных. И Альфу поглотит Омега.
Но не быть посему... На планете продолжится жизнь,
встанет утро с нуждой и заботой о хлебе насущном.
И Москва громоздить будет снова свои этажи
и плевать с телебашни неправдой в народную гущу.
...Я стою на крыльце, деревенским озоном дыша,
(снег на плечи налип и насел, будто те эполеты)
и надеюсь на то, что твоя изболелась душа
за народ, за страну, как и следует душам поэтов.
А в твоём городке тепловозы истошно орут,
тянут к Третьему Риму (куда ж ещё?!) тяжкие грузы...
Прочитай этот стих, не сочти (понимаешь!) за труд -
да хранит твой очаг и талант своенравная Муза!
Я из сельской глуши обращаюсь к тебе одному,
так как родственных душ во Вселенной не так уж и много...
А в твоём городке разрезают прожекторы тьму
и пороша летит с высоты на стальную дорогу.
Белый снег облепил (как и здесь) ветви старых берёз,
воробьи и вороны попрятались в чёрные ниши...
Мы ещё поживём и помыслим о жизни всерьёз.
Да! И мысли свои на свои же скрижали запишем!
Мы ещё поживём, и не как-нибудь там, а с умом,
и своими стихами заслужим у смерти отсрочку.
В 2.00. по Москве я своё завершаю письмо,
ставя точку под ним. Аккуратную синюю точку.
1999 год