Мне надо сойти в Долину,
туда, где за темной листвой
зеленая завязь инжира
подернулась синевой,
проведать своих - не важно,
кто мертвый, а кто живой.
Словно купель, над Долиной,
кутаясь в облака,
озеро грез витает,
вея прохладой, пока,
изнемогая от жажды,
мелеет Эльки-река.
Я знаю, холмы-громады,
сонно выгнув хребты,
словно гигантские звери,
глянут из темноты.
Крестные мои, слышу
я и во сне ваш рык:
не зря вы дарили мне люльку
из жестких камней своих.
И вот на душистый клевер,
садится вокруг меня
родня по крови и духу,
по вечной любви родня,
и мы говорим часами,
слова не пророня.
Так будем же и пребудем,
пока мы в силах продлить,
читая взглядами взгляды,
воспоминаний нить
о преходящем и вечном,
о том, чему имени нет,
чистая каста горцев,
Анд раскаленный цвет,
поющий, когда поется,
молчащий в годину бед.
Плывет предо мной вереница
радостей и невзгод,
терпкая брага юных,
старцев медленный мед,
ярость и вдохновенье,
горечь и пустота,
да и сама Долина,
плывет, как сон, разлита,
от Пералильо к Уньону,
та же - и будто не та.
Покой, и водовороты,
и жар, и прохладный бриз -
всё ведомо тверди, к которой
тридцать холмов сошлись.
Здесь клан мой - как на поверке,
принимаю парад,
и те, кого уж не ждали,
тоже сюда спешат,
кто во плоти, кто тенью,
от победы к паденью.
Но с каждой новою встречей
все сумрачней торжество:
слабеет пламенный узел
племени моего.
Речью, жестом, надеждой
хочу воскресить его.
Пусть стол накрыт небогато,
лишь кактуса свежий плод
и карликовую дыню,
что каждый в ладонях мнет,
в обмен на сказки и были
мне несет мой народ.
Из каждой надломленной ветви
здесь детства сочится ток,
здесь каждый лист меня знает,
и каждый лесной цветок
мысли мои читает,
клонится мне на грудь,
здесь на спутанных травах
так хорошо уснуть.
Но если в самое сердце
детство ударит - беда:
как бы мне не согнуться,
как бы не разлететься,
точно в бурю скирда?
Не пережить мне детства
коль голова седа.
Пора: ухожу украдкой,
чтобы меня из тьмы
не провожали взглядом
обиженные холмы.
В гору ведет дорога,
свист кнута за спиной,
встал на пути терновник
непроходимой стеной,
кладь моя, крест мой вечный,
как и всегда, со мной.
VALLE DE ELQUI
Tengo de llegar al Valle
que su flor guarda al almendro
y cría los higuerales
que azulan higos extremos,
para ambular a la tarde
con mis vivos y mis muertos.
Pende sobre el Valle, que arde,
una laguna de ensueño
que lo bautiza y refresca
de un eterno refrigerio
cuando el río de Elqui merma
blanqueando el ijar sediento.
Van a mirarme los cerros
como padrinos tremendos,
volviéndose en animales
con ijares soñolientos,
dando el vagido profundo
que les oigo hasta durmiendo,
porque doce me ahuecaron
cuna de piedra y de leño.
Quiero que, sentados todos
sobre la alfalfa y el trébol,
según el clan y el anillo
de los que se aman sin tiempo
y mudos se hablan sin más
que la sangre y los alientos.
Estemos así y duremos
trocando mirada y gesto
en un repasar dichoso
el cordón de los recuerdos,
con edad y sin edad,
con nombre y sin nombre expreso,
casta de la cordillera,
apretado nudo ardiendo,
unas veces cantadora,
otras, quedada en silencio.
Pasan, del primero al último,
las alegrías, los duelos,
el mosto de los muchachos,
la lenta miel de los viejos;
pasan, el fuego, el fervor,
la congoja y el jadeo,
y más: pasa el Valle
a curvas de viboreo,
de Peralillo a La Unión ,
vario y uno y entero.
Hay una paz y un hervor,
hay calenturas y oreos
en este disco de carne
que aprietan los treinta cerros.
Y los ojos van y vienen
como quien hace el recuento,
y los que faltaban ya
acuden, con o sin cuerpo,
con repechos y jadeados,
con derrotas y denuedos.
A cada vez que los hallo,
más rendidos los encuentro.
Sólo les traigo la lengua
y los gestos que me dieron
y, abierto el pecho, les doy
la esperanza que no tengo.
Mi infancia aquí mana leche
de cada rama que quiebro
y de mi cara se acuerdan
salvia con el romero
y vuelven sus ojos dulces
como con entendimiento
y yo me duermo embriagada
en sus nudos entreveros.
Quiero que me den no más
el guillave de sus cerros
y sobar, en mano y mano,
melón de olor, niño tierno,
trocando cuentos y veras
con sus pobres alimentos.
Y, si de pronto mi infancia
vuelve, salta y me da al pecho,
toda me doblo y me fundo
y, como gavilla suelta,
me recobro y me sujeto
porque ¿cómo la revivo
con cabellos cenicientos?
Ahora ya me voy, hurtando
el rostro, por que no sepan
y me echen los cerros ojos
grises de resentimiento.
Me voy, montaña adelante,
por donde van mis arrieros,
aunque espinos y algorrobos
me atajan con llamamientos,
aguzando las espinas
o atravesándome el leño.
§Ў