1. Extraversion
… аки, милая, муж (пусть – за стенкою, одинок)?
Ты ли… ты ли сползаешь по стенке пернатым комом,
совершая обдуманный, выверенный нырок
в торжество электрической зрячести? Все тайком от:
и героя – без паники взятого на курок,
и других миллиардов подобных комнат.
Не твои ли миндалины дышат: «умрет… умрет…»,
норовя углядеть разделение «я» и плоти?
Отвергая статичность на множество снов вперед,
мне ведь нравилось, странному, всякий пейзаж испортив,
наблюдать, размышляя, какой же стоит народ
за кайсацким господством в зеркале, что напротив…
Видно, тщетен мой поиск, коль скоро, иду на сруб,
коль на местную визу судьбе не найти предлога.
Слышишь, сердце морзянкой стучит на прощанье: «т…р…у…п…»,
а вокруг остывает, как сонная речь немого,
воздух, в виде «о-два», разменявшего пропасть губ
на тяжелую копоть последнего диалога.
2. Introversion
За изнанками век ты снимаешь свое кино
(просыпается внутренний Зигмунд, хоть сам - обруган),
что ни образ, то – классика, или, точней – канон,
ибо всякий порядок невольно ущербен кругом.
Ладно – изгородь, вакуум, палые ветки, но…
белизна с абсолютом, увы, не больны друг другом.
… и трещит голова кинозалом времен Люмьер,
и шумит беспредельно - в себя - кубатура слуха,
и дрожит шепоток: «мне не спится опять, Гомер…»:
как итог этим звукам – дурное словцо «разлука –
ты – не стала меняться. Решив, что таков пример,
я остался (прости, но…) заложником Мамелюка.
Не впускай меня, милая, в замкнутость пирамид,
на худой поворот, не жалей провианта, спичек…
Ты же знаешь, что я, даже в столь сокращенный миг,
кану в завязь беспамятства, следуя жанру притчи…
Так, на плоскость болота, земной обрывая крик,
опускается тело подстреленной кем-то дичи.
P.S.
О, ослепшая бабочка! Двигай крылами, тать!
Так велит перспектива (поскольку, наверно, вправе)
вытекать из личинок (обратно в них затекать).
Предоставь себя вечности – самой дурной отраве.
И целуй меня в солнце, собой населив кровать.
Засыпай, дорогая. Я жду тебя в новой яви…
М, 30.01.04