отрывок из поэмы "Горящая рукопись"
На семинаре множество угрюмых
Поэтов тихо сгорбилось на креслах.
Они сидели, обхватив колени,
Вцепившись в подлокотники и скулы,
И взгляды их являли безысходность
Решимость не уйти отсюда сутки.
Вот бородатый мэтр простер ладони,
Заговорил о срубе деревянном,
О том, что наши жизненные центры
Удалены от истинной природы.
В порубанных лесах, глухих болотах
Еще таится свет – душа народа,
И указал на русские березы,
Которые лепечут наше горе.
И есть у нас поэты – он продолжил –
Которые курлычут ровно птицы.
Березовым корням сказать спасибо
И поклониться каждый должен в землю.
А то, мол, присылают описанье
Зеленой колбасы, летящей в небо,
Зачем и грузовик по снегу едет,
Рассыпанные давит апельсины.
Зачем песок, что прямо в глазки сыплет
Ребенку ненормальный отщепенец?
Что значит – плюнул он в глаза легенды,
Похрумкал шрамик девушки на шее?
Ведь это беспредел, мучений горы
И все не производит впечатленья,
Не жалко и не больно это слышать…
Ведь разрушенье это, не созданье!
Стихи должны быть складными, о боге,
Легко они должны звучать и реять,
Чтоб их простой народ твердил на память,
На пьянке запевал с аккордеоном.
Вот вы, как вас… имен cовсем не помню,
Все на одно лицо, как басурмане…
Поднялся тихий человек из ряда,
Одернул быстро тонковатый свитер,
И голову с залысиною вскинул
И остро глянул, искривив в усмешке губы.
Он гордым оказался, не трусливым,
прочел стихи взахлеб и даже страстно
про бедный и трагический Титаник,
печаль еврейских гетто - Эвридику,
и сказ об огнеликих апельсинах.
О том, что так близки любовь и зверство,
как правило, они неразделимы.
Потом как послесловие добавил,
что грех искать в поэзии законов
известных и тем более понятных.
Поэзия явленье звуковое,
судить ее не логикою нужно,
И быть она должна - неимоверной,
Немыслимой, тяжелой, драгоценной,
И в основном конечно, непонятной,
Она боится всяческих разборок…
Поскольку вся она – увы, загадка,
Как женщина заманчивая, быстро
Впорхнувшая в автобус. Все, исчезла!..
Был в ярости ведущий, в общем шуме
Он сделался пунцовым, темно-красным,
Кричал, что эти вирши непригодны
К печатанью, они не отражают
Нисколько вехи времени лихого.
И, наконец, их просто не запомнить!
Его коллеги живо подержали!
В ответ на это сел упрямый автор,
Нисколько не согласный с диктатурой.
Простой пожарный, мастер-собиратель -
ответил, что нисколько не боится
осмеянным сегодня оказаться,
но любит он давно авангардиста,
ведь это выход на иные сферы.
И стал читать… О, белый стриж в полете,
как символ воли бесконечно сильный.
Тоска по чистоте – горенье тайны,
омытая слезой рябая девка…
Молчали потрясенно. Все – ни звука.
Сильнее всяких доводов звучали
Стихи, себя на людях защищая.
И в тишине на лбу авангардиста
Лишь серебрились бисеринки пота.
И муха звонко билась в тень за шторой,
От солнечного зайчика спасаясь.
Вы знаете, когда у нас впервые
Он выступал в литературном клубе,
Мы ни черта не поняли, конечно,
Но я, как институтка, восторгалась,
хотя обосновать не получилось…
Поймите, чувств любовное кипенье -
Для женщин это главное, к тому же
Короновать любовь сегодня вряд ли
Решится каждый…Что гореть? - Гордиться
Способностью самою – вот что важно.
Теперь не устаем мы удивляться,
Как стал авангардист для нас понятен.
Веселый критик, сравнивая с кашей
Его стихи, узрел стекла осколки!
Нет, правда, не шутя, мы стали выше.
Нас за собой он потащил на крышу.
(Когда его снимал канал на пленку,
Полезли все на верх кинотеатра,
где фоном были небо и березы).
И мы на этой крыше танцевали.
И бородатых мэтров звали тоже...