На 5-й авеню ты продаешь куплеты.
Серебряный стоит на шаре мертвый мим.
А сутенер в толпе – снует едва приметно,
И продает на вес прохожим, трезвым в дым:
И белых и цветных – коричневых и красных,
И желтых, и темней ночей, чем вся Небраска.
Малышек и девиц, с едва заметной грудью,
И женщин разбитных – баллон с дрожащей ртутью.
Потеет коп в такси, и сплевывает жирно,
И залипает взгляд на девочках настырно.
И, загустев, плевок - на дверце залипает,
Споткнувшись о шнурок, карманник убегает.
Как черная дыра – стянуло в кучку «черных».
Кожаны, кителя, подпруги портупей.
В яловых сапогах… Картошкой запеченной –
Ораторствует грум – махновец, диск-жокей.
Рисует на земле баллончиками с краской -
Художник-протестант, с малярницкой закваской.
То баночкой прижмет картонку: «ву-а-ля!» -
Космический пейзаж… кровоточит земля.
И только «Мариотт»: огней лоснится глянец.
Задрав лицо, стоит какой-то иностранец.
Под мышкой – «покет бук» поэта. - Ленгстон Хьюз.
Сир, здесь нельзя стоять! Excuse! Какой конфуз!..
На 5-й авеню – как карлики, деревья,
До неба дотянуть слабо им через тернии -
Ветвей своих рифмованный протест:
Их небоскребы жмут, и нет свободных мест.