I
С неба шел дождь. Уже третий день. Но дойти все никак не мог, и на улицах стояла великая сушь - как в далеких джунглях во времена молодости старого Маугли. "Наверное, карты у него нету", - думал седовласый торговец книгами, пялясь в ядерно-синее небо из тени туевого куста и обмахивая лысину свернутым в полутрубочку путеводителем по Крыму. По дорожке мирно дефилировали не предвещавшие ничего дурного отдыхающие, таща на поводках разную живность - то собаку, то кошку, то ручного ежа, то слона, а то - муху. "Жара, - подумал седовласец. - Хорошо, что хоть Маугли уехал..." Море внизу, у бульвара, шелестело в гальке обломками кораблекрушений, обильными в этом году. Удачный выдался сезон для ловцов резиновых тапочек, косметических сумочек и прочего дерьма, какое море в изобилии сносило к берегам сего благодатного края после каждых двух дней ветреной погоды. Жаль только, что сбывать их было некому, - народ отдыхающий нынче богатый пошел, - и громоздились у покосившихся избушек и облупившихся пятиэтажек целые кучи разноцветных вьетнамок. Из окон нестерпимо несло парфюмерией и затхлым дамским потом - то примеряли нечаянные обновы жены и подруги ловцов. Старик Дрэд тоже когда-то промышлял похожим образом, но с годами кожа его увяла, сморщилась и сделала тело его непригодным для легкого скольжения в морских глубинах. И теперь смуглолицый старец сидел на ведущей к морю улочке рядом с большим сине-белым фанерным щитом, надпись на котором гласила: "Судоходная и мореходная компания Турандыко и Броттергаузена приглашает всех доверчивых негодяев, не обремененных и каплей интеллекта, но поднакопивших, тем не менее, за зиму немного деньжат, всенепременно развлечься на непролазных пляжах, непроходимых морских просторах и непрочных водных лыжах горного Крыма", или, если короче и ближе к видимому неискушенным глазом, "Welcome to Crimea!". Старик торговал билетами, картами, раковинами и плодами местного дерева джао-да, росшего тут повсюду, кроме данной улочки.
Дрэдди любил развлечения. Сколько раз старался он отыскать взглядом в толпе прохожих зеленую собаку на конце поводка - и находил ее. Сколько раз метил мелкой ракушкой в домашнего таракана, гордо шествовавшего рядом с левой ногой хозяина, - и попадал! Сколько раз пытался сосчитать кольца на зеленом брюхе шустрой ручной мушки столичного франта - и ни разу не ошибался. А виновата во всем была трава. С детства покоренный слухами о невиданной остроте зрения, приобретаемой с годами злостными курильщиками марихуаны, Дрэдди рано узнал вкус этого зелья. Несмотря на непонимание матери и побои отца (за наносимые отцу побои и не понимала его мать), на невнимание младшей сестры к старшему брату даже в минуты его самой безнадежной тоски по женщинам, средний - Дрэдди - вырос крепким златоусым мальчуганом в полном расцвете сил, времен и пространств, каковые проницал он своими удивительными глазами.
Глаза Дрэдди и впрямь выглядели удивительно: за не оставлявшей их никогда легкой красноватой мутью внимательный созерцатель, подкравшись к задумчивому мальчику на расстояние выдоха, мог при желании разглядеть пейзажи тропиков, очертания экватора, а подчас и таинственный симбиоз мыса Дежнева с таблицей Менделеева - надо было только глубже вдыхать то, что с наслаждением выпускал из легких маленький блюститель древней ямайской традиции.
Вечность не оставляла его. Всегда, везде, куда бы ни шел и где бы в результате ни оказывался (а одно с другим редко бывало связано!), ощущал он на себе дуновение такой массы пустоты, что любой смертный склонился бы к земле с трепетом... Да он и был смертным, но не смел признаться себе в этом.
Майским ли вечером на веранде, зимней ли ночью у окна, когда никому не видно ни зги в моментально сгущающихся тропических сумерках, но спать еще рано, потому что вечерний мультик по телевизору еще не показали, да и телевизор сломан, да и сломанный - отнесен пьянчугой отцом на толкучий рынок и пропит ни за бутылку папирос, и изблеван в новой реинкарнации несчастной души своей салатом на мостовую, да и, в общем-то, потому, что мультиков тогда еще не выдумали, а настоящие мультики живут сейчас, и более того - где-то под Москвой, - всюду прозревал Дрэд сквозь шорох и вопль дня нечто.
Нечто не клубилось мглою.
II
У буйных ль волн буи ли вольны,
У льнов лугов ли голытьба -
Повсюду в невысокой штольне
Живет-бывет Негироба.
У буйных воев лбы ли волглы,
Всегда промеж высоких круч
По берегам машины-"Волги"
Таится друг-ЦемезежУч!
III
Вискозиметр зашкаливало. Вязкие, оооочень вяааааааазкие мысли растекались по комнате и заливались в углы, шевеля накопившуюся за годы паутину и тарантину (о том, что здесь водятся тарантулы, несколько человек знали достоверно, но никому не рассказывали - сами знали свои секреты). Шла напряженная, но неэффективная работа.
Была в свое время такая должность (или профессия - хто ж ее поймет) - "представитель инопланетного разума". Под крышами целых НИИ рядились в белые одежды толпы дармоедов в казенных тапках, усаживались на стулья под колпаки телегаторов (TeleGator (англ.) - смесь слов на основе аллигатора, способная захватывать некоторые мысли на некотором расстоянии. Охраняемая торговая марка) и - представляли. Считалось, что таким способом можно если не синтезировать пришельца чуть ли не живьем, то уж наверняка - точно определить для науки его образ, хабал гармин, так сказать. Работа была действительно очень напряженной - персоналу требовался частый отдых, в процессе сеансов включали иногда для эмоциональной разрядки легкую стимулирующую музыку, и из репродукторов неслось: "Представьте себе, представьте себе - зелененький он был!"
Однако достичь желаемого так и не удалось.
Никому.
Никогда.
Ни в чем.
IIII
Ниде, нихто и никада
Сваво не видел нёба
Так, как видал его всегда
Товарищ Негироба!
Нихто и никада ниде
Не зрил подспинну межу
Так, како зрит ее везде
Товарищ Цемезежуч!
IIIII
Нет в мире совершенства. Это понимали и Платон, и Птолемей с Пигмалионом, Пенелопой и Даздрапемой, и - заодно - наш русский брат Кулибин. Меньший в чем-то, конечно, но все же - брат.
То вот цветочки на столе стоят искусственные. Зачем они искусственные? А зачем - стоят? Поневоле задумаешься. И - крепко. А от крепкой думки до некрепкого ума - что за шаг? Все равно что ничего. Так ведь ничего и нету. Это еще великий Будда сказал. Потому что совершенства в мире нету, а все, что создано Богом, - совершенство. Вот ничего и нету, что могло бы быть. Ибо совершенство - есть нечто уже совершенное, и потому быть сейчас не может, а может быть только раньше или еще не быть, но только совершаться, а быть - в какой-то один лишь самый маленький миг. И то - если создаваемое Богом есть творенье, то творенье, вообще-то, суть процесс, а не предмет или что, и, если творенье Божье совершенно и никакого совершенства в мире быть не может, то и творенья Божьего в Божьем мире не может быть. Так как же Бог сотворил мир, не прибегая к творенью в мире? Значит, Он творит свое не в мире? Отсюда ясно следует, что Он творит свое в войне. Но люди не могут быть в войне. Они могут быть только на войне. Истолковывая однозначно общеизвестное значение предлога "на", имеем, что люди выше Бога всегда, ибо на войне находятся люди, а Бог находится в войне, а в мире они находиться не могут, ни Тот, ни другие, согласно выше доказанному.
Следствие: поскольку и Бог, и люди не могут находиться в мире, они (и Тот, и другие) постоянно ведут войну - и Он с ними, и они с Ним. Следовательно, в ведении войны люди всегда равны богам.
Следствие-два: поскольку, когда гремят пушки, музы молчат, в войне Бог тоже творить неспособен. Следовательно, Бог не имеет смысла, а людей, мира и войны не существует.
Парадокс?
IIIIII
Между тучами из глины
Из недальней стороны
Проплывают пилигримом
Негиробины штаны.
А внутресь же глинной тучи,
Испугая сатанов,
Глянул патокой тягучей
Цемезежуч без штанов.
IIIIIII
Пестовать надо. Пестовать необходимо. Выпестовать в себе самое лучшее - вот закон горца. И - пестовал. Пестовал денно и пестовал нощно, пестовал ленно и пестовал мощно, но - выпестовал в себе сын гор необычайное двунадесятое чувство - желание во что бы то ни стало попасть под трактор. Хоть под колхозный, если не повезет, а то - и под частный, шестикомнатный, украшенный снаружи черным гранитом, розовым мрамором, горным воском и фальшивыми облигациями внутреннего кишечного выема 1956-го года, по одной из которых прежний прекрасный хозяин трактора умудрился выиграть мотороллер. На мотороллере он объезжал окрестности, околичности, промежности, и особенно ловко - попадавшихся по дороге кур, пока не пришел, наконец, этому всему конец: по пути из одной промежности в неглубокую, но весьма-а протяженную околичность, свернул себе голову сей сорви-голова, ура-патриот, рубаха-парень и гей-славянин, гробанулся вместе с мотороллером в высокого Терека в воды бурного Казбека. Воспечалился Бог и поставил ум человеческий с ног на голову, а мир - с небес на землю. Так и стало все как сейчас. А промежность та даровала миру прекрасного сына - жителя реки Казбек, ставшей теперь горой, и горы Терек, ставшей теперь рекой. И вот взирает прекрасный сын со снегов горы Казбек в воды реки Терек и думает так: "Хдэ жы прэкрасный трахтар, с бо-аками ыз чизтава мрамара, с вэрхами ыз алаго раструба и карнями ыз грязнаго подвыга, штобы унэсти мэ-эня на гор Казбэк, чтобы жэ-эныт на вождэлэннай промэжнасти?!"
Ну и что, скажите, делать с этим несчастным мне - простому деревенскому психиатру?
IIIIIIII
Орлом над станцией парит
И влажной стражей блещет
Влияющий на сто станков
Вненутрый Негироба.
И, вторя гаду прямо в лад,
Снедает быстротечно
НегиробУ ЦемезежУч!
Преславная победа!
IIIIIIIII
За сим антистояние кончается.
XX (YY)
Мы скрещены важно,
В спокойствии чинном,
Несем хромосому любви и добра,
Потомства не имем,
Но все-тки мужчины!
А ну, принесите герлу со двора!
We has been breeded
In an increadable pacifity,
Carrying the chromosome of love!
We had no any children,
But are just man-like organons!
So, faster, get a zhenschina from the street!
00
Незаметно спускается в люльке и наступает на ногу.