Возвращаясь в мой город, знакомый до слёз,
После дней, проведённых на даче,
Я заметил, что я нефигово подрос —
Но — не репою. Как-то иначе.
Несомненно, что здесь виновата весна,
Чья походка — то рачья, то ланья —
Вышибает из тёплого мира говна
В неизведанный край созиданья,
Безусловно, и годы мудрят мужика —
Хоть какого, а всё же поэта, —
Потому что всё легче и чище строка…
Но не только. Не главное это.
Мне понятия прежние стали малы —
И, сигая Гвидоном из бочки,
Я рублю ненадёжных понтов кандалы,
Как простые дверные цепочки,
Я теперь по-другому гляжу на людей,
Не ругаясь и шляпу снимая, —
Самогонку любви выжирая хмельней,
Чем рабочие — к Первому Мая.
Мне теперь конфронтации ждать не с руки
С недоделанно-будничным миром —
Я уже не ворую дверные звонки!
На людей не блюю рыбьим жиром!
Я теперь ни за что не хочу умирать —
Хоть от жизни отрезана долька —
И соседу в яичницу дёготь пихать
Я не лезу, ну право, нисколько!
За какие-то жалкие четверть часа,
Раскидав по мобильнику грабли,
Я найду дорогих мертвецов голоса —
Корешей, что духовно ослабли.
Я сумею принять, и понять, и поднять
Даже гада-бандита Румцайса,
Оставляя невызванной некую мать —
Хоть узбека, а хоть и нанайца.
И пускай я не цезарь, не граф Дурново,
Мне от этого жить не убожно —
Потому что хочу я не больше того,
Что реально надыбить возможно!
Голопятой душою по жизни стерне
Я бегу как мальчишка — и верю,
Что магической силой, гудящей во мне,
Я похерю любую потерю!
— Но какой же я дивный баланс отыскал,
Выпрямляющий старую башню?
Что же это за чудо-спасательный фал,
За который держаться не страшно?
Почему же теперь я шустрей муравья
И удачливей Кролика-братца?
— Просто мне дорогая подруга моя
Завернула вчера… поиграться.