"ОБУГЛЕННЫЕ ВЕКОМ»
Девяностые годы... Страна радуется свободе и демократии. Теперь каждый сам себе голова: что хочу, то пишу, издаю на свои (или спонсорские) деньги и продаю. Примета времени - автор с собственным тиражом на улице, он же продавец, раздает автографы. Поначалу зрелище привлекает внимание, но как всякое шоу, срабатывает ненадолго. Скоро интерес публики ко все возрастающей печатной продукции упадет, а уровень этой продукции, увы, будет снижаться...
Отделение Вологды от Северо-Западного издательства привело к тому, что квалифицированные редакторские кадры остались в Архангельске, своими Вологда так и не обзавелась, а мы навсегда потеряли Елену Шамильевну. К сожалению, это сказалось и на последующем сборнике Михаила "Обугленные веком", который, не смотря на прорыв и серьезные удачи, в целом я считаю "сырым".
Изданием этого сборника Миша обязан Совету самоуправления (так тогда называлась городская Дума) и Администрации города, а инициатором выступил коммунист-активист, депутат от городской, а потом и Государственной Думы от фракции КПРФ Владимир Громов. Удивительным образом за стихи Михаила хватались политические представители самых разных течений: им казалось, что он бьет их врагов, и только потом соображали, что в такой же степени это повернуто и к ним самим.
Володя - бывший железнодорожник, которого мы знали более как исполнителя бардовских песен и прекрасного, чуткого человека. Обладая редким по проникновенности тенором, он играл на гитаре, в фильме Александра Сидельникова исполнял песню на стихи Михаила "Узкоколейка". Бывал у нас дома, навещает Мишу в больнице и по сей день. Володе Миша посвятил стихотворение "Слева - чаща. Леса...", которое мы полюбили в его исполнении.
К тому времени, как мы подружились, Володе было за сорок. Он имел высшее инженерное образование, но трудился простым машинистом (здесь больше платили). Работу любил - в его рассказах о дальних рейсах было много поэзии.
Но вот выработаны годы, необходимые машинисту для получения пенсии, но сил еще достаточно, а в душе неудовлетворенность. Володя вступает в Коммунистическую партию и с головой окунается в политику. Сначала он баллотируется в городской Совет самоуправления и становится одним из самых видных депутатов, а потом делает головокружительный взлет - по партийным спискам проходит в Государственную Думу. Думаю, не ошибусь, если скажу: поддерживая Михаила, Володя рассчитывал привлечь его в своей агитационной работе. Стихи ему нравились, и компартию он поддерживал искренне, только думается, идеалы КПРФ он больше сочинял, чем там было на самом деле... Миша это понимал и говорил: «Володя, не переживай. Для меня неважно, сколько партийности в человеке – важно, сколько человечности в партии».
(Через четыре года Володя вернется из Москвы и отойдет от политики. На вопросы будет только с досадой махать рукой, да мы и не спрашиваем. По слухам, он хотел сборником "Обугленные веком" поразить товарищей по партии, но не встретил поддержки. Стихи "никуда не пошли", чему мы только порадовались.
А сборник остался... По тональности он близок к "Девяносто третьему году", стихи жесткие, афористичные. Много посвящений - на мой взгляд, излишне много. По этому поводу Миша говорил: "Что я могу сделать для людей, которых люблю? Подарить стихотворение. Другого у меня ничего нет..."
Я уже упомянула, что от этой книги у меня - неудовлетворение. В непредсказуемой политической обстановке и ожидании очередного де-фолта выделенные средства надо было использовать молниеносно. Сборник составлялся в спешке. Миша с бывшим журналистом Альбертом Третьяковым подбирали все опубликованное в газетах (якобы прошедшее в какой-то степени редактуру, что на самом деле было не так).
В «Обугленных веком» есть повторы, длинноты, стихотворные цепи плохо выстроены. Неудачной я считаю и художественное оформление обложки, хотя оно делалось в соответствии с пожеланиями автора.
Через несколько лет Миша сам очень критически подойдет к сборнику и в значительной степени его переработает. Тем не менее, я отношусь к изданию положительно. Если бы мы тогда не собрали все это вместе, и вовсе растеряли бы, а тут хоть есть над чем работать.
Одно мы отсылали, другое забирали случайно зашедшие знакомые... Потом хватались, что самого удачного нет вообще. Миша стал печатать под копирку, но копии тоже терялись, а горы недоделанных стихов, к которым автор потерял интерес, росли, и в них уже невозможно было найти нужное.
Время от времени я пыталась систематизировать рукописи, но не получалось. Михаил все рвался вперед, а большая часть стихов так и оставалась на уровне заявок. Все это складывалось в пачки, которые перевязывались тесемочками. Миша обещал, что к этому еще вернется, но становилось все яснее, что это время не наступит никогда.
Пачек стихов было так много, что сам Михаил не мог в них разобраться.
Бумаги заполняли квартиру, собирали на себя пыль. В начале девяностых я жестко за них взялась - уменьшить пыльные груды бумаг, отобрать и выбросить хотя бы копии и самое слабое. Я делила рукописи на несколько кучек: номер один (самое удачное, но чуть подработать), номер два (отдельные ценные строчки и мысли) и номер три - на выброску. Печки у нас не было, уличный контейнер Миша использовать не хотел. Мы набивали рукописями хозяйственные сумки и увозили сжигать на свой картофельный участок за город. Когда у Михаила был выявлен обструктивный бронхит, квартира требовала капитальной чистки, а возить рукописи за город для сжигания не стало сил, я все-таки упаковывала их в газеты и бросала в мусорку...
Сначала дело шло довольно бойко, слабого попадалось много. Но потом я все чаще стала останавливаться перед фактом, что качество рукописей заметно улучшилось и выбрасывать практически нечего. Наконец, я ему сказала: "А в этом разбирайся сам..." Эти горы до сих пор лежат на подоконнике. Время от времени я вытаскиваю что-нибудь из середины для хозяйственных нужд, и если вижу в стихотворении удачную мысль или строку, подсовываю для переработки. И часто такой ход бывает плодотворным.
.
* * *
В. Громову
Слева - чаща. Леса.
А направо - обрыв.
А с небес - голоса,
Плачут души в надрыв:
О себе, о тебе,
Обо мне, обо всех –
Как по красному полю
Калиновый снег.
Лопнул свет-грозовей!
А за ним - темнота.
И распяло меня вертикалью плота.
Не видать ничего.
Я ослеп, что со мной?
Заливает глаза
Маслянистой волной.
Но устала река.
И вздохнула вода.
И великою тишью объяло года.
И пока я пытался понять - пронесло?
Поглядел, а в руках
Догорает весло.
Вниз по речке - закат.
Вверх - калина в цвету.
Без весла, без шеста
Я плыву на плоту.
А вода холодна-холодна!
И красна.
И на тысячу лет
Подо мной
Глубина.
* * *
К разрубленным виями узам
Влачился
С великим трудом.
Отторгнутый братским Союзом,
Спешил я в родительский дом.
И вижу,
Что нет его боле:
Звон вишен,
Кукушечий плес -
Обман.
На мираж колоколен
Ползу, как подстреленный пес.
Чтоб скрыться,
Уйти от бессилья,
К тебе, обновленной, стремлюсь,
Умытая
Кровью
Россия,
Слезами
Омытая
Русь.
* * *
Век гильотинный,
Липкий,
Век железный.
Прошу, молюсь
У пропастной межи:
Останови нас, Господи,
Пред бездной,
До жатвы
До кровавой
Удержи.
* * *
Когда я говорю,
Что нет меня,
То это значит:
В сердце нет огня.
Я стал другим.
Поэзия не та.
Вокруг -
Сияющая темнота.
Темна, необитаемо-пуста
Моя душа,
Как церковь без креста.
КАЗНЕННЫМ ДО РОЖДЕНЬЯ
Двадцатый век!
Часы несут
Бред классовый
После итога:
Война. Экстрема - Божий суд?..
Казнил народ
Царя и Бога.
Полуночь вспарывает:
"Ах!"
Свистя, сечет кровавый посох
Детей,
Убитых в матерях,
В больницах,
На ночных допросах.
Все это в жизни,
Не в бреду:
Из подземелий лица, лица...
Детишек призраки идут
Взглянуть в глаза
Своим убийцам -
В глаза родителям идей,
В глаза защитникам детей:
Чиновным людям
И врачам,
И государевым заплечным.
Идут. Идут по далям млечным
Колонны мертвых по ночам.
Хоругви вьюг метут косые,
Переливаются, шуршат,
Бинтуя в путь
Стопы босые
Лишенных жизни малышат.
Бесчеловечно. Стынь пустынь.
Энтузиазм умалишенных
Натаскивает капюшоны
На церкви, пашни, на кресты.
Меж тунеядцев и стиляг,
Мстя городам,
Диктуя избам,
Между вождизмом и рабизмом
Век движется на костылях,
Раскачиваясь, как сосуд,
Расплескивая сладость яда.
Кто там сказал про Божий суд?
Россия, ты?
Молчи. Не надо.
ЧЕРНАЯ ЛАМПАДА
Из позабытого былого
И скорбь светла,
И боль легка.
И мысль, и праведное слово
Доходят лишь через века.
Ни мира нет в тебе,
Ни лада.
Казнишь и славишь на бегу,
Россия -
Черная лампада
На вечно каторжном снегу.
ТРЕТИЙ АНГЕЛ
Разгул. Животность.
Ересь-речь.
Народ и есть народ,
Не боле:
То табунами
Церкви жечь,
То бандами на богомолье.
Вновь третий ангел пред лицом
Ждет, когда дождь падет свинцом
И все затмит-зальет:
И проклянут отцы сынов,
Сыны пойдут против отцов
Сквозь красный гололед!
Река из слез,
Из крови брод...
Мне стыдно за такой народ!
За перекошенную внешность,
За нищедольные края.
Моя Россия
Ум и нежность,
Душа.
Бандитско-рабья - не моя!
* * *
Отчизны мрачные черты:
Сокрытость,
Злоба человечья.
Незримые свистят кнуты,
Переувеченных увеча.
Калеча явь,
Вторгаясь в сны,
Звенят, грозят в стальные путы.
Влачат гиганты кладь страны.
Сидят на козлах лилипуты.
Ошеломленные, с трудом
Живем в невежестве и шоке.
Пока рядились строить дом,
Кузнец сковал к нему решетки.
* * *
Вечно борьба или бой -
Ради калечных оваций.
Тяжко нам, русским, с собой
Наедине оставаться.
Тысячу лет я в пути.
Тысячу лет - все знакомо!
Тысячу лет не уйти
Из сумасшедшего дома:
Бесятся, рушат, творя,
Курточки, форменки, шубки...
Вытекший глаз фонаря.
Жутки
Российкие
Шутки.
ТОЛПА
Во многоглазом тулове
Нет Бога.
Она всегда
За божеской межой:
Двулика. Самоедна и убога.
И каждый самому себе - чужой.
В кликушестве сильна.
В добре нема.
Над разумом владычествует тьма.
* * *
Россия. Снега. Занавески.
Дорога безлюдна, пуста.
Но гордо мычат по-советски
Зашитые болью уста.
* * *
Память, память...
Стар я, болен?
Как я нынче одинок!
Тянет сердце возвратиться
В мир иллюзий на денек.
Нет, не плачу я, не плачу...
Это там, в груди, в глуши
Одиноко стонет кляча
Дико загнанной души.
* * *
Плакун-трава
В заросших межах.
Глазами к стенке - образа.
Очаг мой отчий -
Дом приезжих.
Цветет кукушкина слеза.
Над безразличья океаном,
От глуми массовой спеша,
Куда, куда ты
Курсом рваным
Спешишь одышливо, душа?
РОССИЯ - ЭТО МЫ
Гляди, душа -
В снежинках млечных лица.
Они во сне.
Врачуют сны людей:
Богатым - рай,
Голодным - пища снится,
Толпе - волхвы,
Ущербным - блуд идей...
Такие мысли
На странице белой.
Пока пуста -
Ни света в ней, ни тьмы.
Убийц к ответу звать –
Пустое дело.
Все в нас самих.
Россия - это мы.
ВЕЧЕРНЯЯ СВЕЧА.
За мной - стена. Передо мной - стена.
Душа от скверны освобождена:
От зависти,
Не правых слов сплеча...
Так много мы вокруг не замечали!
Мерцает свет.
В ночи горит свеча.
Глядят во пламя
Два зрачка печали.
И голова моя от дум седа.
От светлых дум...
Судьбу свою итожа.
Я счастлив тем,
Что выпало мне все же
Покаяться
До Страшного суда.
(Из сборника «Обугленные веком»)