И вот чуть дрогнет сон, встревоженный одним
касанием едва зачавшегося света,
и станет отлетать, как папиросный дым,
клубясь на потолок, и там теряться где-то,
и вот за пядью пядь начнет тесниться мгла
и возвращать вещам дежурность очертаний,
и форму принимать начнет пятно стола,
и пожелтеет чай, темнеющий в стакане…
За миг до вдоха в явь, до выдоха, когда
ночь с век моих вспорхнет, и веки дрогнут нервно,
всё сущее замрет, как будто навсегда,
и жизнь качнется вдруг, и день начнется первый...
И будет вновь июль, и я проговорюсь,
скворча в жаровне дня остатками рассудка:
я знаю, как растет светящаяся грусть,
свой поднебесный цвет роняя в незабудки,
я взглядом обращен в бездонное ничто
себя, себя, себя... с безумством интроверта,
я преломляю свет сквозь этот взгляд, и шторм
всех атомов моих смиряет близость смерти
и тишины ее возвышенно-слепой,
в которой разум, речь, рефлексия вот эта -
космическая пыль, песок и глина пойм
под Ноев Новый Год и топливо для света…
Всё знание мое, которым наущён
плодить своих химер, пытливость – вся, без счета,
пригодны ль для того, чтоб как-нибудь ещё
прочесть Екклесиаст, умерив скорбь на йоту?..