Кажется, черный пруд, укрытый белым пушистым пухом
сейчас задохнется и, захрипев глухо,
раскинется, разольется водою тухлой
по утренней улице, смывая досадных прохожих,
заполняя серой пеной, подвалы, дворы, трамваи – тоже.
Ты проснешься в теплом пуховом вонючем ложе,
разлепляя тяжелые, как с похмелюги, вежды,
припоминая все, что не сделал прежде,
оставил, забыл. Перекрестишься трижды
и канешь, раздирая последнее слово,
словно во рту твоем кипящее олово.