Волк

 
Было холодно и сыро. Пальцы на ногах замерзли, и казалось, будто обувь на размер меньше чем надо, и от этого каждый шаг причинял боль.
 Рядом шла мать с большим целлофановым пакетом, в резиновых сапогах, в темно-синем трико, в стеганой телогрейке и выцветшем платке, покрывавшем ее обесцвеченные волосы. Цвета вообще было мало.
На западе, в сизой пустоте между тяжелой серой периной неба и обледенелой твердью земли замерло слепое бельмо солнца, от которого небесный глаз заливался лихорадочным блеском.
 Граница между лесом и полем, переходящая в четкую линию вдали, здесь метрах в пятидесяти распадалась на далеко друг от друга стоящие березы. За реденькой опушкой начинался глухой лес, покрывший всю северо-восточную часть земного пирога.
Может это небеса, а может пролетающие (по ним) птицы роняли неестественно чистый, доводящий до ряби в глазах, белый пух.. Его большие, величиной с антоновское яблоко хлопья лениво и редко опускались на землю.
 Сама же земля была почти голой: редкие островки грязного, полураставшего, и вновь прибитого морозом снега, являли собой архипелаг в море заиндевевшей глины. Поземка кружила хороводы мертвой прошлогодней травы, жухлых листьев, колючего снега и белоснежных  яблок, нанося прозрачные ?сугробы? у окоченевших берез.
 Мать выглядела много старше своих лет и почему-то была худощавой, ее старческое лицо бороздили глубокие морщины, и я скорее догадывался, что это моя мать, нежели узнавал ее, быть может, лишь ее большие карие глаза и ее красиво изогнутый нос помогали мне в этом.
 Направляясь к лесной опушке, мы оба подбирали с земли хлопья пуха, старательно отбирая самые крупные, не успевшие смешаться с мусором и сохранившие свою щемящую белизну, и аккуратно укладывали их в целлофановые пакеты. Иногда, у меня получалось ловить пух прямо в падении: я ловко насаживал очередное яблоко на пятипалую рогатку правой руки и отправлял добычу в пакет.
 - Саша, давай быстрее, пока не стемнело! Смотри, сколько там нанесло - глядя на меня, и указывая на опушку, сказала мать. Но я стоял, как вкопанный, сердце на мгновение стало тяжелым, словно собрало всю кровь в себе, и от этого все тело обмякло. Чужие, деревянные руки повисли без движения.
 - Волк! – сказал я, слово выпало изо рта,  как не умеющий летать птенец из гнезда, и упало у меня в ногах.
 На меня смотрели две пары глаз: глаза матери, в которых к непониманию начинал примешиваться страх, и глаза большой собаки, застывшей между берез, (точь-в-точь как когда-то виденное мной в ботаническом музее чучело).
 - Что? – спросила мама.
 -  Волк, там, в лесу волк. Уходим, только не беги, – как можно более спокойно сказал я.
 
 Мама повернула голову в сторону леса и стала разворачиваться назад. Прошло, наверное, мгновение, но мне показалось, что этот кусок времени был кем-то или чем-то съеден, и хотя кусок на самом деле был настолько огромен, что в нем могла бы поместиться целая жизнь, в которой я тоже успел встретить волка, и от этого у меня было ощущение дежавю, а мы уже шли в обратную сторону насильственной ходьбой, с трудом не переходя на бег, и стараясь не обернуться, я под черным облаком страха напрягал свое боковое зрение, (с тем же успехом как выдавливать последнюю каплю из стеклянной бутылки).
 Тень в клочьях оглушила меня рыком и лязгом открывающейся пасти, засасывающей холодный воздух под моим левым ухом в полость между нёбом и языком. Я подался вперед, вскинув левую руку вверх, и почувствовал, что пакет уткнулся во что-то, руку рвануло вниз, устремив взгляд на запястье, я увидел закрывающееся челюсти и кисть, словно возлегающую на шершавой, ало-фиолетовой подушке языка. Момент боли был тоже кем-то или чем-то съеден, и в следующую секунду я правой рукой сорвал нож с ремня, ударил им поперек горла снизу вверх к хребту, и с неимоверной легкостью отсек волчью голову.
Загипнотезированый я сделал ещё пару шагов, и тут ощутил странную тяжесть в левой руке: пакет до сих пор висел в ней. Остановившись, я приоткрыл его. Внутри на окровавленых яблоках лежала волчья голова фаршированная моей рукой, вонзив в меня быстро остывающий взгляд. В почти стеклянных глазах вдруг полыхнуло (закатнее) солнце, но они продолжали умирать, точно, как и потревоженная солнцем земля погружалась в мертвую хватку ночных морозов.