На грани выдоха и вдоха есть волна,
где жизнь от видимости освобождена,
упразднены тела и внешние черты,
и наши сути там свободно разлиты.
(Юнна Мориц)
Вы читали стихи Жени Риц? С невинным вопросиком цвета младенческого экстаза я приставал к первым счастливчикам-встречным чуть более полутора лет назад. Ну да, так это и выглядело: я скакал, будто ошалелая деревянная лошадка, по сопливым осенним улицам гигантского города, точнее той его части, где отражать эмоции можно только в по-свинцовому начищенные мусорные баки, прямо ко мне в душу бесцеремонно стекались страшные буреломы шоколаднояпономатьальбиносских лиц, задевая остренькими носами упругий аппендикс, и зябко оборачивались в собственные необъятные уши. Стремясь выхватить из анонимных зрачков родную, милую сумасшедшинку, я посылал в атаку мысленные сигналы, естественно, тщательно их кодируя и раскрашивая в наивную презумпцию… Стихи Жени они не читали и мне было невыносимо жаль. Аминь!
– Мы купим маленький домик
И маленький магазинчик
Сцепившись мизинчиком за мизинчик
Мы никогда не поссоримся
В нашем магазинчике
Мы будем продавать разные крупы
Рис, например, или саго
“Сага
о свинье” Вудхауза
Станет настольной книгой
И еще леденцы разноцветные в банке
И хранить сбережения в банке
А если ты умрешь
И оставишь меня одну
Я, наверное, больше никогда не усну
И буду ночами выть на луну
И еще мороженное, которое лижут –
Слегка
Першит в горле
Зимой мы будем кататься на лыжах
И на коньках
А еще соль, спички, всякую ерунду
Я от тебя никогда не уйду
– А я от тебя.
Представьте: летний день, от горького зноя першит в горле, приклеенное к горизонту тяжёлое небо загнувшимся уголком щекочет висок, а где-то за сумрачной синевой прячется от строгого наблюдателя неведомый заядлый курильщик и «пыхает» ввысь дистрофичными колечками облаков. В ближайшей рощице сизое марево слизывает зелень с берёзовых листочков и среди высокой травы гремит синкопами насекомый фестиваль, оглушая усталых пляжников, облепивших ссутулившийся над чёрным омутом, точно косматая бровь над переносицей, берег … Жа-арко! Опрокинешь бутылочку пивка, расправишь затекшие плечи, подтянешь к спине трусливое брюшко да бултых! Жжёт прохлада, щиплет за грудки, дыхание – нараскоряк, ломает - корёжит, а вокруг никого… и только теперь замечаешь табличку «Берег опасный для купания! Купаться запрещено!», рядышком ещё одну, с мелкобуквенной статистикой: «… в период… с… по… утонуло…». Поворачиваешь нерешительно назад, и не то чтобы нерешительно, а эдак сонно, дабы не обнаружить нахлынувший откуда-то из-подмышки испуг, ан что-то толкает в замурашенную ягодицу, будто страдающая нарушением координации юная уклейка налетела по дороге к изгибающемуся на крючке опарышу, зыркаешь в мутную мешанину напоследок… а из вдруг набежавшей волны пялится косоглазый чёртик, нежно скаля зубы…
Хмыкнуть, мол манит меня омут Жениных стихов да призывно мигает из каждой второй строки тот самый презабавный чёртик, значит признать её стихи бесово - недобрыми? Вот уж нет! Просто головокружительная их лёгкость, редкое изящество и ажурная инопись ставит в тупик своей звенящей необъяснимостью, сатанинской потусторонностью. Не-ет, это не чёртик, а взгляд из жутко-нормального странного мира неумолимо нанизывает меня на неземную ось. Злой? Добрый? Не наш… Озираюсь по сторонам и с недоуменным сожалением замечаю, что совсем немного пляж…, то есть читателей, осмеливаются последовать за мной:
- заумь…
- бредятина…
- да, умелая игра словами, но не более…
- душевный онанизм…
Что ж, их, застегнутых на все пуговицы и дружно марширующих под «Взвейся-разлейся…», понять можно; бестолковая, зато ритмичная сухая трескотня до зубной боли понятных кузнечиков и лиричное тереньканье истаскавшегося над пашнею жаворонка куда родней для слуха, даже недотянувшего до пятидесятипроцентной отметки. Эффектный цветок – роза. Шипы? Ну и что, они чудно ложатся в заранее прорезанные генетическими кодами пазы. И не колет. А сомнительную красоту цветущего вереска лучше оставить для подозрительных и тускло скулящих эстетов-экстремалов.
Причащаться прочным, простым вещам,
Веской сути их, суете вещать,
Вешать – плечики, платья, пыль,
Вдоль карманов, вытачек, строчек плыть,
Вместе с прочим вечным тощать, ветшать.
Вотще трещинки, вешки в швах,
Дело – швах.
Тело – шкаф.
Ломкой молью порхает среди белья
Что-то белое. Это – я.
В том весь и парадокс, что я не вижу надобности переключаться на особую частоту для восприятия этих стихов. Строка потрясающе кристальной чистоты, пронзительной слаженности, лопающаяся на стыке жёстких надкрыльев от избывной энергетики, льётся свободно, без напряжения. Если представить её в виде модели пляжного костюма (дался мне этот пляж), то талия неизбежно будет болтаться в районе подмышек, а разрез – уноситься в безнадёжно-светлое будущее. Такая хламида не способна стеснить. А может лучше читать Женины стихи не сквозь безукоризненные очки в строгой оправе, принадлежащие училке словесности без талии и разреза?
Когда б ты был водителем маршрутки
А я бы в ней билетики возила
То город на стальные промежутки
От сих до сих… промасленные служки
Тащили бы проворно и незримо
Иных небес серебряные ложки
А тени губ у краешка ладони
Стирали бы простуженные капли
И мы, наверно, были бы иными
И проще, и милей, и бестревожней
Комком у горла, шелестом бумаги
Сухим полупожатьем на прощанье
А город плыл бы в желтые дороги
Бессмысленный - как обещанье
Уплывает в окно поделенный на квадраты серый город, но герои нашего романа живут чувствами и иллюзиями иных небес, другими красками сияют предметы по эту сторону их нестеклянной призмы, изнанка становится пористо-близкой, а всё внешненепривлекательное одышливо ползёт за перекрёстки дорог. Билетики? Какие билетики? Ах да, вожу…
« А тени губ у краешка ладони
Стирали бы простуженные капли»
Вглядитесь, это не проблемы с фокусом и не раздвоенные негритянские губы, вы просто смотрите на происходящее из-под нёба, превратившегося в «иное небо»… но почему ж капли-то простужены… Живые они, вопрошающий в бездну читатель. Не уберегли! И если вы ухватили эту щемящую беззащитность, будто трогательную завитушку струны, свисающую с гитарной головки, то уже наверняка с великим сожалением покинете грустный мир, обрывающийся так бессмысленно логично…
В стихах Жени Риц я бы выделил три основных момента. В сущности, одного из них уже и коснулся, это – наполненное жесткой органикой умение неуловимо и элегантно перешагивать через границы, которые разделяют не страны или континенты, а категории куда более сложные и неосязаемые:
Вот сосиска в прозрачной кожурке.
Как жарко.
Видно, дали тепло.
Подойти, батареи пощупать,
Пошутить про Ташкент,
Где уместнее было про Кушку
На границе меня и меня.
Легковерные очи тарелку и кружку
На сплошное мгновенье приколют как брошку
У ключиц настоящего дня.
Как это тонко и неожиданно происходит. Только что было всё ясно, как божий день: тепло – Ташкент – Кушка – граница, ладный ассоциативный ряд и вдруг…
МЕНЯ И МЕНЯ
Что там было? Коммунальная кухонка (а если даже и улучшенной планировки, не всё ли равно? нет, думаю, что коммунальная), затёртый стол, тарелка с сосиской, окно с занавеской, рассыпающийся реактивный след в недобравшем лазури небе, давно некрашеная батарея… и всё это – лишь сущая безделица, примостившаяся у краешка Настоящего, в свою очередь впадающего в невесомую Вечность на «сплошное мгновение».
Женина игра со словом, скорее не игра, а работа, переходящая в игру – сколь смела, столь и ответственна. Лёгкое хулиганство? Почему бы и нет. Эпатаж? Возможно.
Но не ради хулиганства и не ради эпатажа. Язык поэзии Риц естественен и в любых своих преломлениях он никогда не выходит за рамки литературного языка. Он лаконичен и, одновременно, ёмок, бережно храня в себе то ли условную достоверность, то ли достоверную условность, пронизанную отчаянной мелодичностью:
Услышишь: «Ша»,
Ответишь: «Шма».
Шурша
Дыханием несмелым
Зима
Своим убогим телом
Не согревает и не жжет.
Не лжет –
Хотела
Ты сказать?
Еще не ржет
По-молодецки,
Поджав ознобливые ветки
Под жалким бременем невеским.
Здесь на двоих не хватит смога.
Мы помолчим еще немного
Молчаньем вязкой немоты.
А ты,
Прощальная подруга,
Споткнешься липким, из горла,
Таким невкусным:
«Шма, Изра…»
Мне иногда кажется, что и со знаками препинания Женя Риц обращается бесцеремонно по-своему (иллюзия, только иллюзия) и что в по-особенному сверкающей тишине музыки её стихов, они обретают звуковую телесность, внося тот диссонанс, которого лишь и не хватало, чтобы превратить действительность во всеобщую гармонию. Материализация чувственных идей. Не предощущая ли подобный карнавал поющих запятых, провозгласил сие Джузеппе Калиостро?!
Над городом парит корзина
Осенне-зимнего сезона,
И это есть весьма резонно,
И мы идем по магазинам,
По лужам, по вчерашним паркам,
Не потому что так любимы,
А потому что нам так жалко,
Так безответственно и чутко.
С небес ехидно наблюдает
Небес бесчувственная чурка.
Я оставляю специалистам возможность тщательно проанализировать творчество поэтессы на предмет ритмики (чудо, настоящее чудо, от мурлыкания впечатлительной улитки «сочился солнца желтый ломоть
на тесном пляже городском» до безбашенного рэпа «услышишь: «Ша»,
ответишь: «Шма»), разноцветия художественных образов ( начиная со сногсшибательной «небес бесчувственной чурки»), стилистических форм и приёмов, нешаблонности метафор или философской когерентности. Мне же куда интересней, вновь и вновь перечитывая эти удивительные стихи, разобраться, если хотите, в технологии письма откровенного о сокровенном. Ни на йоту не приближаясь даже к тени похабщины, Жене удаётся отразить своё эстетическое видение женского мира на гребне, плавно скользящем из микромолекулярного в естественно-физиологический уровень и… обратно.
Солнцем – по эрогенным зонам.
Кто я? Точка над горизонтом.
Кто ты? Синева бритвенных лезвий.
Кто мы? Истина параллельных линий.
Лошади кушают овес и сено.
Если б заранее знать, как надо…
Что бы ни было между нами,
Ты – даешь, я принимаю семя.
или такой поистине «бабский» стишок, но явно принадлежащий перу выпускницы университета:
Л.Д. была возлюбленною Блока.
Вкус яблока мусоля по ночам,
Взбираясь по ступеням от начал,
Л.Д. была кругла и белобока,
Как эта пресловутая сорока,
Которую никто не замечал.
а это что, просто лирика?
Он будет долго вспоминать
О той, что не умела плавать.
…Сочился солнца желтый ломоть
На тесном пляже городском.
Песком засыпанные ноги
Они когда-то были наги,
Но устыдились наготы,
И живота смешные складки,
Как, вероятно, будут сладки
Великолепные остатки
Позавчерашней красоты,
Которые пребудут, где…
Зашла, посикала в воде
одиннадцать строчек, успевающих вместить в себя целую жизнь:
Приезжий из Питера,
Был ли он пидором
Или играл, непонятно.
Такие вот пятна
На биографии.
Я немножко влюбилась в него,
А его мой сожитель
Привлек несказанно.
После мы потерялись.
А жизнь сложилась
Так странно…
и, наконец, на мой взгляд, одна из вершин или, по крайней мере, один из самых показательных стихов:
Мне совсем не нравятся никакие негры,
А нравятся руки белее снега,
И тут ничего уже нельзя сделать,
Потому что так хочет мое тело.
А еще оно хочет забиться в щелку,
С куколку стать, с иголку,
А еще оно хочет совсем растаять,
Разбросать себя по углам на память,
Разбиться на тысячу горьких капель,
Просочиться к соседям, обрызгать кафель.
Итак, оно хочет быть нигде и повсюду,
И не спрашивает, где же я в это время буду
В этом стихотворении произошло полное слияние философской концепции и поэтического метода Риц, слияние двух миров, двух параллельных взглядов, истекающих в безумно-ясный горизонт, и тем ярче пылает зияющее на этом выпуклом стыке необъятое Вечностью одиночество...
Стихи Жени не возникли на голом месте, на ум приходят разные имена, начиная с Лермонтова:
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.
и Фета:
Всё дальше, дальше с каждым годом
Вокруг тебя незримым ходом
Ползёт простор твоих корней,
И, в их кривые промежутки
Гнездясь, с пригорка незабудки
Глядят смелее в даль степей.
не забывая, естественно, о Введенском:
…Дверь открылась, входит гость.
Боль мою пронзила кость.
Человек из человека
наклоняется ко мне,
на меня глядит как эхо,
он с медалью на спине.
Он обратною рукою
показал мне - над рекою
рыба бегала во мгле,
отражаясь как в стекле…
и Хлебникове:
Мизинич, миг,
Скользнув средь двух часов,
Мне создал поцелуйный лик,
И крик страстей, и звон оков.
Его, лаская, отпустил,
О нем я память сохранил,
О мальчике кудрявом.
И в час работ,
И в час забавы
О нем я нежно вспоминаю
И, ласкою отменной провожая,
Зову, прошу:"Будь гостем дорогим!"
и заканчивая Юнной Мориц:
Когда отхлынет кровь и выпрямится рот
И с птицей укреплю пронзительное сходство,
Тогда моя душа, мой маленький народ,
Забывший ради песен скотоводство,
Торговлю, земледелие, литье
И бортничество, пахнущее воском,
Пойдет к себе, возьмется за свое –
Щегленком петь по зимним перекресткам!
и Дарьей Суховей:
когда нет денег чтобы пить не чай
приходится пить чай
вот разжигаю самовар
и из трубы выходит пар
один из двух которых пара
для самовара
Насколько мы все разные, настолько и совершенно противоположные вещи могут вызывать то состояние, которое не без оснований зовётся детским восторгом.
Детский – значит чистый, независимый от предрассудков, накопленного опыта, устоявшихся комплексов и груза сомнительных знаний, тем более сомнительных, что кумиры и авторитеты по мере нашего продвижения вверх (а не вниз?) по жизненной лестнице меняются, из памяти стираются восторги вчерашние и вся чаще посещает физиономии кисло-мелочная сыпь разочарований. С чем сравнить моё восприятие стихов Жени Риц? с впечатлением от концерта Карлоса Сантаны в Майами? или от пения Дины Дурбин в «Сестре моего дворецкого»? с прыжком Сергея Бубки на 6.01 в Лужниках летом 1986-го?.. Вспоминаю совершенно инопланетные глаза моего дальнего родственника, подполковника КГБ, когда он вещал о конструкции аппарата, с помощью которого начал гнать фантастического качества самогон или обилие брызг, кои невозможно было сдержать (а я и сам бы не сдерживал) Андрею Балю, в сотый раз (!) через 15 (!) лет описывающего мне свой подвиг на испанском чемпионате мира, где он забил гол Бразилии (!!!), а ещё – жестикуляцию плохо выспавшейся беременной итальянки, которой меня встречал после десятилетней разлуки друг юности, чудилось, что он вот-вот сделает сальто Делчева на поручнях дебаркадера, если бы под руками только оказался этот самый дебаркадер…
Я отановился, так как внезапно понял, что ближе всего будет сравнение с великим французским шансонье Шарлем Азнавуром, всегда юным и, как ни парадоксально звучит, неподражаемым: та же искусная безыскусность, небросающаяся в глаза виртуозность во владении голосом, речью, телом, пространством, зрителем (да читателем-читателем!), обаяние, простота и, прежде всего, природный ум. Не много ли всего? Дай Бог каждому…
Увы-увы, большое число прекрасных стихов приходится оставить за рамками моего очерка, но не дать насладиться ими читателям было бы кощунством (смотрите примечание).
Всё же не сдержался и ещё один Женин стих, из последних, опубликованных на Стихире, цитирую полностью:
Не дорог час, до судорог досуж,
До горловых застенчивых суждений,
Где клейкую болтанку откровенней
Не размешать, чем выплеснуть вовне,
Слепые недра болью наливая,
Вплоть налипая кашлем на окне.
Окликни – имени причудливое имя
Имеет вес, но не умеет вязь
Распутать, разобрать на узелки,
Которые тем более легки,
Что вечность растянулась между ними
И заново уже не собралась
Соборовать простуженной гортанью
Ни горних тайн, ни прочих мягких мест,
А посему соси свое молчанье
Вдоль языка, пока не надоест…
А тот, который без костей,
Он ждал неправильных гостей,
Которых в гости не зовут,
А называют. А затем
Скользил вдоль голоса. И рот
Был полон вовсе не хлопот,
А тем, что бьется и живет,
И дышит без затей.
А от того, что без хребта,
То даже лучше: пустота
Прощает сроду тех, кто пуст.
Они пришли и, как руду,
Он отворил им на бегу,
Попробовал на вкус.
…А вместе с ними я войду
И тоже – наизусть.
Сделайте же что-то, порвите зубами ближайщую герань, пуститесь в невнятный рок-н-ролл, погладьте жене бюстгальтер, развейте шестимесячную завивку, убейте равнодушного… в себе. Не взрыв шампанского, так шум вгрызающегося в стратосферу миниатюрного частного земного шарика станет заключительным аккордом моего свеженького с хрустящей корочкой невыносимого соло…