Ах, не знаю, не знаю на свете совсем языка! —
Будто в воду пошел — не лицом! — перепуганным камнем,
Словно некую скрипку надыбал и стал — музыкант,
И кричал: "Оттого и пою, что пожизненно нет языка мне!" -
Ни в пропаже любви, ни в воде, за которую вдруг забежал,
Ни в ракитах своих, для которых не выклянчу почты,
Ни в сражениях правды, чьи руки верны грабежам, -
Я на милой земле неуверенный ставленник почвы.
Я тогда лишь и слышу, когда в эту воду тону,
Я тогда и пою лишь, когда этих звуков не слышу,
Я тогда лишь и помню, когда устремляюсь ко дну,
И тогда я люблю, когда ртом безвоздушное время колышу.
Или вот: над вечерней равниной небесный умышленный взгляд.
И такой очевидный, что это почти осязанье,
Словно сам ты под небо подушечкой пальца и взят,
Словно это второе, почти что не наше сознанье.
Суррогатом бессмертия вводится в тело язык,
Или, может быть, детской какой-то прививкой от смерти.
Ты как будто забыл, ты почти что тогда и возник,
Когда небо впервые сказало равнинам: "Ослепни!"