* * *
Поздно, часу во втором или третьем, как вызвездит
небо такими огнями, что впору повеситься, -
белой рогаткой, осколком, замаранным в извести,
выглянет острая мордочка юного месяца.
За перебранкою дум, за глухими обидами
тело свое ощущаешь серебряной лодочкой
и, порывая на время с пространством Евклидовым,
в ночь уплываешь за тенью своею чахоточной.
Там в тишину опрокинута музыка талая,
искрами звезды горят в антрацитовом куполе…
Чем бы не тешились очи – что отроки малые, -
лишь бы не плакали. Лишь бы их тьмою не кутали.
Там тектонических жил набухают соцветия,
черным разломом грозя. И мучительной старости
призрак горбатится в створе седого столетия…
Месяц – по младости века – не знает усталости.
…Как мне смириться с тобою, мое узнавание?
Спазмы тоски или приступы дикой веселости.
Может быть, жизнь – это просто другое название
той неизбежности, вечности и невесомости.