Живые глыбы и мертвые города…
Господа,
снимите обувь перед полетом,
когда оскалится Кара-Даг,
разобран по камушкам в тысячах фото –
и с моря, и в профиль - на юго- восток,
он снят поминутно,
в палитре заката
искусно уложен в столбики строк
и сплюснут в удобных проспектах и картах,
ущербно двумерен в окне монитора
и недостоверен…
Лишь воздух, который
доступен за столько-то: от и до,
и тот окрыляющий вмиг холодок,
и спуски, и взлеты почти без труда,
и алчная в пасти вулканьей вода,
и вверенный ей «незалежний» пятак,
и даже по-прежнему русскоязычный
(великая сила и слабость привычки!)
пресыщенный дивом морским капитан,
корыстно причастный к ваянию тайн,
гармонии хаоса, гимну руин…
Оставшийся с речью один на один
ушелец отсюда торжественно нем
и чужд нетерпенью пришельца извне,
но тот и другой
на мятежные сны
базальтовой рвущейся к морю волны
обречены…
Черны и безмолвны жилища ветров,
черна мезозоя остывшая кровь,
и темен загадочный тюркский словарь,
полжизни - за будущий миг торжества -
к престолу Творца поднимается тварь…
Полмира - за взгляд,
присягни высоте
былинкой, кузнечиком, каменным львом...
О чем говорят или пишут потом?
Приходят слова, безнадежно не те…
Безгласная осень, приникшая лбом
к стеклу, и компьютерный фотоальбом…
Вернись и смотри,
отвернись и сотри,
но тянет и теплится где-то внутри
все то, что навеки потеряно тут,
и то, что, наверно, другие найдут,
придут и напишут… не то и не так
про дар невозвратный
и мой Кара-Даг.