Шарами вздрагивает хрупко стекло витрин. Наискосок
летит рождественская крупка, терзая холодом висок.
Асфальт сугробами притален, он шириною — вполшажка.
А мы по городу плутаем, как два блаженных дурачка.
Вслед за подвыпившим народом, в снегу, как в тающем пуху,
Бредём подземным переходом, приобретая чепуху:
зверька с нелепыми ушами — шедевр кустарного труда…
Поотогрелись, подышали — и поднимаемся туда,
где воспаляются полипы гирлянд на елях. Свет размыт.
И, притормаживая, «джипы» шуршат, как имя Шуламмит;
где светофоров папарацци нас ловят красным по пути.
…Тебе не стоит и стараться, ты только руку отпусти —
и я одумаюсь, отстану на жест, на фразу, на квартал,
как тот, отбившийся от стаи, что снежным лебедем не стал.
Кружа, оглядываясь часто, прижмусь к обочине ночной,
пока, похрустывая настом, не поравняется со мной
тот, кто задворками, задами, как соглядатай кутежа,
шёл, неопознанный, за нами, легко дистанцию держа.