1
В петербургском твоем тупичке,
где расписаны стены под масло,
где наивная вера в зрачке
оплывает горячей пластмассой,
или нет – во дворе проходном,
в погребах, в кроманьонских пещерах,
где как муха в шкафу платяном,
засыпает наивная вера, -
да, в таких невеселых местах
мы бродили с отважною Машей…
Этот город водою пропах,
пропитался беспечностью нашей.
2
Где кишел муравейник Сенной,
там теперь аккуратная плитка,
но влачится тот призрак за мной,
точно к платью приставшая нитка.
А всего-то три года прошло.
Я не верю в мираж упаковки…
Мимо книжных, соблазнам назло –
вот он, ветхозаветный Московский!
Где-то здесь в подворотню свернуть,
ускользнув от вульгарного века,
там по венам стеклом полоснуть
не спешит рок-н-ролльная Мекка.
И когда выгребаю на свет
из пучин музыкального пульса,
замечаю, что призрака нет.
Или он темнотой захлебнулся?..
3
Кроманьонская эра темна,
но мы славно по ней погуляли –
через музыку, сквозь имена –
и теперь возвращаемся к Ляле.
К ней, беспечной, от страсти слепой,
беспощадной в гульбе и молитве.
(Напросившийся к ней на постой
просыпается тоном в палитре!)
Налегке на маршрутке, пешком,
по мостам, по забитым проспектам
проберемся в окраинный дом,
изменив на мгновение вектор.
Чаепитье. Последний рулет
с приносящим забвение маком.
И желанье обратный билет
разорвать романтическим махом.