* * *
auschwitz повсюду [черновик]
[a]
по-видимому, я болею. и содержимое глазниц выплескиваю в аушвиц, на пешеходную аллею. со мною рядом папарацци, с ним – май, кричу ему: «снимай!» и кто-то вторит мне: «nimm mal! und denk daran! – из-за акаций.
[b]
evviva, новый понедельник со вкусом горклого пшена! отсутствие карманных денег в начале дня похоже на затишье перед боем, перед движениями впопыхах. кто эту формулу проверит? – в пещерах и на островах под низким небом из овчины нанизанные на огни есть женщины и есть мужчины (и называются они крестьяне, пахари, скуласты и жилисты). на страшный суд баллоны с воздухом и ласты они без пропусков несут. при входе сбрасывают сбрую, не отрывая взора от явления, как их сырую начинку родина грызет. им невозможно в этой позе дышать, карабкаться, кричать. на их сплетение бульдозер наложит гусениц печать.
[c]
ощерившись, подобно тигру в короткой схватке, на века я отдаю свою квартиру водителю грузовика (его фамилия скуратов, не знает имени никто) за перстень в несколько каратов, вчера проигранный в лото. скуратов потирает руки с улыбкою и, кажется, без колдовства, без лишней муки он превращается в жильца. а я вяжу себе котомку, отписываю постулат замысловатому потомку и отправляюсь наугад куда-то очень далеко – в той окрестности за мотыльком под одуванчиковой кофтой упругий, влажный дышит холм. взойду на этот холм, прилягу, лицо в тычинки окуну, во второсортную бумагу впишу историю одну и буду голосом гнусавым блажить и бередить азарт: «какое сходство: seven-саван, gestapo-гефсиманский сад!..»
[d]
стареют все, но неужели стареют, что ни говори, вожди и клоуны? диджеи? наложницы? секретари? не верится. ни в коем разе. и не произносите впредь такую ахинею – разве святые могут постареть?! лишь увлеченные потехой под маской вечного жида аптекарь и библиотекарь – те постареют, может; да на что они пригодны, отче? – z. b., кальсоны на трусы надев посередине ночи, вдыхая утреннюю сырь, на топчане, еще не старый, прислушиваясь к шороху, давид прощается с тамарой и скрипкою, а наверху его сосед, затылок брея, наган бросает на кровать: «уверен – этого еврея давно пора четвертовать!..» (наверно, вспомнят, кто постарше, иные коридоры, где вслепую учат секретарши выстукивать: н-к-в-д; невыносимый запах хрома; петельный скрип окошек; и реакцию любого дома на предрассветные шаги).
[e]
где игрек равен неизвестной; где окончания равны любому упражненью местной, кастету преданной шпаны; где, состоящий из волокон, кумир сомнением чреват; где солнце жесткое, как окунь, за камень ходит ночевать, – там, невод во поле забросив, в золоторожие, живет еще один такой иосиф – пьянчуга, плотник, полиглот. повсюду ходит с монтировкой, мопедной цепью и потом его порою видят с робкой женой марией с животом. он любит, затянувшись: «уж коль на то пошло, – спросить, – hey you! чего ты прячешь под подушкой? ахматову?! ах, мать твою!..» и бьет с размаху, а девица, пока летит его сапог в нее, успеет разродиться, и боком устремится бог, которому не будет жалко всех смертных, кем он вожделен, и вскоре злая повивалка его подменит на n.n.
[f]
ах, милый мститель монте-кристо! болезненную, изнутри, послушай песню тракториста, ровняющего пустыри. она простая, эта песня. но стлеет под нее душа. и, как слеза, оправа перстня покатится из-под ковша. тогда придет на ум, что слово «мы» пишется раздельно, но это – в сценарии другого и небумажного кино.
2005