Штирлиц лежал в шезлонге и курил длинную трубку. Одет он был в семейные трусы и темные шпионские очки. Ещё он хотел купить шампанского или красного вина, но денег хватило только на две бутылки крепкого пива и трубку. Остальные деньги Штирлиц просто зажал, а третью бутылку пива решил купить потом. Может быть.
Штирлицу захотелось попить. Он оторвался от мундштука и отпил.
- Ууу! – выдохнул разведчик многозначительно.
- В натуре – У!! – сказал он несколько попозже.
- Да ****ец просто какой-то!!!! – продолжал разговаривать сам с собой Штирлиц.
Он отпил ещё прилично.
- Старость … - начал, было, он снова, но тут же перебил сам себя, - Видел бы меня сейчас Мюллер.
Но Мюллер был далеко. Даже дальше, чем Штирлиц мог подумать. Его ваще нигде небыло.
То есть, он был, на самом деле; но где, никто не знал.
- Фууу, ****ь, - откинулся Штирлиц на спинку шезлонга.
- Нештяк, - сказал он, и громко захохотал.
- В натуре – ништяк! – Вытирая слёзы, прошептал штандартенфюрер, и поймал себя на мысли, что уже говорил это раньше. Но тогда было ещё только – У, а сейчас уже ништяк.
Где-то недалеко, за стенкой, пел Джо Дассен. Грустную песню из клипа в «Городке», где каток асфальтовый укатывает тетку с джентельменом. Причем пел он почему-то на русском. Это про Дассена. (Дантеса чуть не написал).
Исаев звонко рыгнул и почувствовал облегчение.
- Гринпис – это плохие анализы. В переводе. – сказал проходивший мимо умный мальчик в очках, шерстяном костюме и толстой книгой под мышкой, своему собеседнику. Тугой блондинке в бикини.
Штирлиц передвинул лежак в тень пальмы.
В тени было тенисто, и более-менее не так солнце жарило.
Это было в Майами. В 18.30 после войны.
PS. Тётка потом Мэрилином Мэнсоном оказалась.
2000 г.