Моему деду, Соломону Яковлевичу Нетупскому
Март пятьдесят третьего, мне четыре.
Врезалась в память одна из немногих дат.
Город впал в ступор, когда ранним утром в эфире
возник баритон, будто бьющий тревогу набат.
Город рыдал от мала до велика,
словно вдруг стала сирой страна навек.
Только на улице нашей ни стона, ни крика,
лишь радость лучилась из под прикрытых век
того, кто по матери был мне дедом.
Дедом? Нет, больше - царем Соломоном был.
Он заплевал в тот день мне ухо веселым бредом,
а позже взял ручку, бумагу и долго чертил.
Чертил он какие-то тетраграммы.
Справа налево о том свою вязь вязал,
что отвечать пред Богом будут за все тираны.
Ты вскоре поймешь - молвил он - Ты пока еще мал.
Поведал мне дед, что его пытали
ночью морозной прикованного к столбу,
а с портрета смотрел с улыбкой товарищ Сталин,
как окурком звезду выжигали ему на лбу.
Он долго рассказывал мне о боли.
Боли, прописка которой конкретно там,
где гнездится память о тех, кто не вынес доли
своей и ушел, не оставив надежды нам.
Я, замерев, не понимая, слушал
что говорил мне дед, но скупая слеза,
сбежавшая по измятой щеке, как по суше
изрытой вода, открыла на многое мне глаза.
Я понял, что мир не только из сказок,
праздников, елок, мамы, друзей и конфет
состоит. Есть в мире огромное зло, и сразу
состарился я на жизнь, которую прожил дед.
А он свой взгляд, переведя с портрета
на потолок, изрек: «Тода ле илоим.*
О Господи наш! Спасибо тебе, что где-то
по убиенным плачет святой Иерусалим!»
Узнав в этот день, кто деда обидчик,
мести я жаждал, удобной минуты ждал.
Не отомщу, - стану самый последний опричник.
Что же мне сделать? Что? Чтоб стал справедливым финал.
Март пятьдесят третьего, мне четыре.
Я душою чистой к господу восходя,
мстил за царя Соломона, в холодном сортире
плача и писая гордо на профиль вождя.
* Спасибо Господу (Иврит)
2005