Что-то с лифтом случилось – лечу и лечу сквозь холодное тело подъезда:
и царапаю дверь, и истошно кричу, и в мозгах ещё тлеет надежда,
но проносятся мимо меня этажи… Вот уже ударяюсь о землю –
и врываюсь в глухие её миражи, и загробному голосу внемлю.
Он зовёт меня вглубь, в преисподнюю, в ад, где куражится смерть-фантазёрка:
вот и цифры мелькают – шестьсот шестьдесят, и последняя – тоже шестёрка.
Открывается дверь, и в безумство огня я вступаю, как в чистую воду,
пламя резко одежду срывает с меня и к какому-то гонит уроду,
разомлевшему в чёрном обличье своём на гигантском пылающем троне…
Всемогущество тоже пылает огнём на его сатанинской короне.
И пронзая глазами безумными тьму, он заходится сбивчивым лаем:
«Снова русский? Да после России ему наши муки покажутся раем…
Здесь не место страдальцам». И тащат опять, в чрево лифта швыряют лохмотья,
и упругое время уносится вспять, и не в силах его побороть я:
пролетаю подъезд на обратном пути, пробиваю бетонную крышу…
На восьмом этаже мне бы надо сойти, но уже голос ангельский слышу.
Он зовет меня ввысь, к благоденствию, в рай, в обиталище вечного счастья:
вот и небо разверзлось – и в солнечный край порываюсь с блаженством упасть я.
Кто-то в белые саваны рядит меня и ведёт на престол интеллекта,
где в холодных лучах золотого огня восседает таинственный Некто.
Он божественный перст упирает мне в грудь и с ухмылкой вещает, насмешник:
«Снова русский? У вас же особенный путь, нам не нужен ещё один грешник…
Здесь не место неверным». Опять я в нутро раскалённого лифта загружен:
знать, и в смерти мне выпало тоже зеро – ни в раю, ни в аду я не нужен.
Видно, маяться мне до конца суждено – возвращаюсь на грешную землю…
Кто-то тащит из лифта меня, как бревно, и я снова реальности внемлю.
Вижу белый халат, слышу голос врача: «Будет жить, отойдёт понемногу,
хоть и в сердце почти догорела свеча – знать, не нужен ни чёрту, ни богу».
Воздух жизни пытаюсь всей грудью испить, жажду чувствуя клеточкой каждой:
буду снова любить, буду снова творить и отчаянно жить с этой жаждой!